— Я говорил начальнику главка о своей конструкция. Он не возражал против того, чтобы это опробовать, изучить.
Онисимов задал вопрос Миниху:
— Ты подтверждаешь?
— Такого разговора, Александр Леонтьевич, я не помню.
— Так кто же разрешил? — повторил Онисимов. — И где это задокументировано? Петр не ответил.
— Кем же ты тут себя воображаешь? Удельным князьком, что ли? Доверили тебе завод, а ты, не угодно ли, воспользовался: дай-ка, займусь за государственный счет своими выдумками. Завод для тебя собственная вотчина? Так тебя прикажешь понимать?
— Я убежден, — произнес Петр, — что рано или поздно мои способ восторжествует во всей металлургии. И принесет…
— Я… Я… — оборвал Онисимов. — Поменьше якай! Странно, каким образом ты, выросший в рабочей семье, набрался этакого анархического индивидуализма. Фу-ты ну-ты, подумаешь, исключительная личность! Считаешь, что советские законы не для тебя писаны?
— Этого я не считаю.
— Почему же самовольничаешь?
— Но мой способ вызван самой жизнью. Именно наша советская металлургия…
— Наша металлургия нуждается, прежде всего, в строгом порядке. А ты его первый нарушаешь! Немудрено, что и в цехах у тебя разболтана технологическая дисциплина. Нам нужны не чудеса, которые ты сулишь, а будничная неустанная работа по наведению порядка. За такие номера, которые ты тут выкидываешь, тебя для примера иным прочим следовало бы снять, но пока ограничиваюсь предупреждением. И всю эту музыку, твою отсебятину, потрудись прекратить. Немедленно прекратить!
Покончив на этом с конструкторскими вольностями Петра Головни, нарком объявил двухчасовой перерыв, и вышел из цеха.
Лишь поздней ночью завершился разбор нужд и недочетов доменного цеха. Были записаны конкретные указания, решения, которым затем предстояло войти особым разделом в приказ, что оставит здесь нарком.
В два или в три часа ночи Онисимов отпустил заседавших. Такой режим он неизменно выдерживал, посещая заводы. Работники наркомата, которые ему сопутствовали в поездках, звавшие себя с горьковатым юмором его лошадками, возвращались на ночлег всегда измочаленными, наголодавшимися, загнанными. А сам он, будто отлитый из сверхпрочной стали, оставался свежим, сохранял остроту языка, остроту взгляда.
Покинув цех, нарком, сопровождаемый директором, пересек теснину рельсовых путей, — налощенные колесами стальные полоски мутно поблескивали под заводским слегка багровеющим небом, — выбрался на асфальтовую дорожку, где уже дежурила, ждала машина. Другая, предназначенная для его спутников, умчалась минуту назад, невдалеке еще виднелась удаляющаяся красная точка заднего фонарика. Вот и она скрылась. Шумы ночного завода казались приглушенными. Лишь иногда врывался лязг или свистящий резкий звук.