Нынешнюю партию с месяц готовил. Хватило бы отгулять хорошую свадьбу. Вон я вижу Горбачевского — он сегодня точно под столом будет валяться.
О! Тут и Валька Машкович! Валентин Леопардович. Сто лет не виделись. Будет чего вспомнить. С Валькой в мою жизнь впервые вошло понятие «диссидент». Машкович был классическим диссидентом. Длинные волосы, рыжая, всклоченная борода, потёртые, в обтяжку на худом теле, американские джинсы. Валька органически не переносил коммунистов и чекистов.
У Машковича была небольшая, но качественная библиотека. Кафка, Ионеско, Мандельштам, Рильке, Солженицын. Редко в какой из книг не было библиотечного штампа. При мне Машкович вынес под рубахой из Ломоносовской библиотеки Бабеля, которого знал почти всего наизусть. Он сделал это красиво: задержался около библиотекарши, наговорил ей кучу комплиментов, задал несколько вопросов профессионального характера — про библиотеку. Терпеливо выслушал ответы. В общем, оставил о себе самое благоприятное впечатление.
Хорошо поставленным актёрским голосом Валентин читал мне «Одесские рассказы», и я тоже влюбился в Бабеля. Я попросил Вальку подарить мне обшарпанный краденый томик. Он долго мялся. Не потому, что ему очень был нужен этот Бабель — дарить просто так, бесплатно, ему было больно. Сошлись на том, что за подарок я отдам ему альбом Эрзи.
А ещё Машкович читал мне рукописного Булгакова. «Собачье сердце», «Роковые яйца» Я ему читал свои первые рассказы. И потом дарил четвёртый или пятый экземпляр вынутого из–под копирки машинописного шедевра.
Когда Машковичу на хвост упали кагэбешники, он сжёг в титане и Булгакова, и Солженицына и меня, что до сих пор наполняет моё сердце особенной гордостью.
Чистые руки чекистов до Машковича всё–таки дотянулись. Его не арестовали — нет. За что? Трое суток Вальку продержали на местной Лубянке, выпытывая пароли и явки. Потом — отпустили. И не тронули даже пальцем. Что казалось странным, но мы себе объяснили это так: не те сейчас времена, чтобы даже таких откровенных и наглых диссидентов, как Машкович, оскорблять физическим воздействием. Ошибались. И рано радовались.
Спустя неделю какие–то подонки схватили Машковича на улице, впихнули в УАЗик, вывезли за город и там избили сапогами. Ничего, правда, не сломали. Машкович постучался ко мне часа в 4 утра. Нос, рассечённый до кости, опухшее разбитое лицо. В холодной осенней грязи рубаха и фирменные джинсы. Он был сильно напуган. Думал, что в живых его не оставят. Оказалось, что ещё так счастливо отделался.
Валька отогрелся в горячей ванне. Я дал ему сухую одежду. Мы пили чай. Даже понемногу стали шутить. Лицо Машковича я сфотографировал. На память о семидесятых. Когда весь советский народ жил дружно и счастливо.