Хлеба и чуда (Борисова) - страница 38

– Мамочка, ну чем я перед тобой виновата?

Мгновенно отмякшая Александра Ивановна решила не спрашивать об отце ребенка. Все равно ничего не изменится, если ей станет известно, кто он, где, с кем и почему не здесь. Но слова вылетели прежде благого намерения:

– Нечего передо мной скрывать, кто тот святой дух.

– Какая же ты сложная, мама, – вздохнула Лилечка. – А я, наверное, вся в тебя.

– В меня? – удивилась Александра Ивановна. – С чего это?

– Мама, вспомни, сколько раз я спрашивала у тебя о своем отце… Разве ты ответила? Ты всегда скрывала.

Простое сравнение, а не пришло на ум Александре Ивановне. Вспомнилось вдруг, как на девятый день отцовских поминок мать сказала, будто она, Сашка, похожа на отца. Сказала с застарелой неприязнью к нему и дочери, дымя взатяжку папиросой из пачки «Беломорканал», оставшейся от покойника на приступке печи. Не кашлянула ни разу, некурящая, даже не поперхнулась. Сашка страшно обиделась. Внешнюю схожесть с отцом вправду многие отмечали, но кому, как не матери, было знать, что характером дочь вся в нее. Замкнутая… закоснелая в неколебимом деревенском упрямстве… Немыслимо Лилечку, душой светлую девочку, с необтесанными сравнить.

– Агитатор он.

– Мой отец?

– Да. С общества «Знание» агитатор. Приехал лекции читать, пристроить негде, и ко мне подселили. Изба большая, ты видела, а я там одна жила.

– Где он теперь?

– С той поры не встречалися, и не нужен был. Поди, умотал куда-то, зачем искать.

– Не бойся, мамочка, искать не буду. Перегорело… Давно догадалась, что мой отец – нехороший человек.

– Хороший, – запротестовала Александра Ивановна. – Не суди, он о тебе не знал… Не знает. Теперь-то постарел, конечно, а тогда был видный, пригожий, ты его копия.

– Значит, в очках, тощий и невысокий? – засмеялась Лилечка.

– Зато культурный. А этот твой… знает, что ты беременная?

– Нет… Ты не представляешь, мама, какой он красивый. Таких красивых не бывает.

– Женатый, выходит?

– Агитатор, надо полагать, тоже был женатым…

Потом они говорили о кроватке, коляске, прочих младенческих вещах.

Пожелав матери спокойной ночи, Лилечка задумчиво улыбнулась:

– Странная все-таки получается штука. Судьба – слепой вроде бы жребий, но вот взяла и повторилась.

…А судьба, возможно, подслушивала разговор и не пожелала повторяться.

Девочка с мамой никогда не увидели друг друга, потому что момент рождения девочки и смерти мамы совпал минута в минуту. Лилечка умерла на родильном столе, ребенка же вынули из нее живого и орущего во весь свой новорожденный голос.

Томящейся у телефона Александре Ивановне позвонили из роддома. Вопреки ожиданиям она не закричала. Сказала тихо: «Я поняла» – и положила трубку на рычажок.