Не боятся они привидений…
Тепло, уютно будет их крошечным деткам. Да и не одни они в дом.
В самой глубине коридора низкая дверь; за ней светлица няни.
Стены обложены свежевыстроганными бревнами; мелкий переплет окон скупо пропускает свет; громадная пузатая печь с лежанкой занимает большой угол комнаты; у одной из стен кровать с горой взбитых перин и подушек.
В главном углу старинная образница с лампадой; вдоль стен широкие лавки, покрытые самоткаными коврами, на столе расшитая ширинка и под окном прялка.
Монотонно жужжит веретено; под умелой морщинистой рукой тянется ровная бесконечная нитка.
По целым дням неустанно прядет древняя старушка.
Из ее выцветших глаз одна за другой бегут, застревая в морщинах лица, слезы; забывает вытирать их старушка, да и вытрешь ли их все?
Не чувствует их она.
Вся ее душа всегда там, у страшной воронки, на Майском проспекте.
Мысленным взором видит она обломки кареты, окровавленную дымящуюся груду лошадиных трупов, а там, значительно дальше, среди группы голубых елок, зацепившуюся за ветки подвенечной вуалью головку Зои. Сколько надрывных воспоминаний, тяжких… и не уйдешь от них никуда.
Не боится она жить здесь одна.
Наоборот, — не уйдет отсюда по доброй воле. Ближе она здесь к своей деточке… Сама комната эта создана ее последним капризом.
Вот — на стене старинный сарафан блестит позументами и камнями. Под образами на резном блюде засохшая «хлеб-соль».
— Не зазвенит больше твой голосок, пташечка ты моя сладкопевная; не потреплет больше морщинистых щек атласная рука и не закроет уж родной человек усталых глаз, когда придет время вечного отдыха.
Да полно, придет ли уж когда-нибудь мой черед отдыхать. Не забыл ли обо мне Господь Милостивый? Не потянется ли моя ненужная никому жизнь так же бесконечно длинно, как вытягиваемая из пряжи нитка?
Монотонно жужжит веретено… Капают горькие старушечьи слезы…
Обыкновенно в это время она уже ложится на покой, только сегодня ей как-то неможется или просто не по себе.
Быть может, это потому, что день выдался небывало жаркий. С самого утра солнце начало невыносимо палить, а к полудню уж и дышать было нечем.
В саду под окном не шелохнется ни листок, ни травинка. Даже пичужки замолкли, разомлели.
К вечеру открыла было окно, ан ветер поднялся. Подхватил песок, пыль, соринки, закрутил, понес, а там силы набрался и бором тряхнул.
Зашумели, заскрипели вековые сосны… Гнутся вершинами, точно друг другу кланяются.
Темно сразу стало, а свежести нет. Воздух густой, тяжелый. Быть грозе. Минута-другая зловещей тишины. Утих ветер, притаились деревья, точно собираются новый порыв встретить.