Верст за двадцать от Москвы резко изменилась картина дороги; вчера еще малолюдная, — сегодня полна движения: идут, едут, спешат… И чего, чего только не несут и не везут…
— Мамка, неужели это все съедят!
— Знамо, съедят, сыночек, — город большой, людный…
— Глянь-ка, в каких жбанах железных молоко тащат… А моркви, а огурцов — воза! — дивится Васютка.
Не заметил Васютка, как солнце зашло и сумерки надвинулись.
— Васютка, — трясет его за плечо мать, — как мы по Москве ночью ходить будем? Сойдем-ка в сторону, да и прикорнем до рассвета в кустах!
Как автомат, идет за ней Вася. Послушно лег на траву, только от хлеба отказался, — не до еды…
Чуть не до рассвета не мог уснуть мальчуган; зато заснул же потом крепко, не слышал поднявшегося с зарей шума и гомона, не видел восхода солнца, а проснулся только от снопа горячих лучей, которые ударили ему прямо в лицо.
Над ним сидела мать; не будила его, видела, что мальчик с вечера сам не свой от новых впечатлений.
— Что, сыночек, поотдохнул маленько?
— Добре выспался, мамка; пойдем скорее в Москву!
— А ты поднимись на горку; ее, матушку, всю как на ладони оттуда увидишь!
Васютка даже до конца слов матери не дослушал; одним духом на горку влетел и замер…
У ног его, залитая ранним солнцем, во всю ширь развернулась Белокаменная… Дома-великаны погружены еще в сон. На улицах нет движения. Сады, как оазисы, раскиданы между домами. Зеленая лента бульваров окружила центр города. Серебром отливает широкая река; по ней ползут букашки-пароходы, и над всем этим ослепительно горят золотые главы ее сорока сороков.
— Ах, и хороша же ты, родная хлебосольная матушка-Москва! захватит дух и не у такого Васютки.
Насилу оторвала Арина мальчугана от захватившей его картины.
Как чумной спустился с горы, без мысли вошел через Калужскую заставу, и… не узнал только что виденной феерии в пыльных улицах предместья…
Глава XVI Роковая встреча
Устроилась понемногу в Москве васюткина мать. Не думает уж о возвращении в родную Пестровку.
Да и не диво; к чему бы она туда вернулась? — погорела дотла.
Здесь, хотя и живет в сыром углу, отделенная только ситцевой занавеской от пьяного сквернослова-точильщи-ка, который к тому же нещадно, смертельным боем бьет свою жену под гогот остальных угловых жильцов подвальной комнаты.
Бессильно страдает тогда ее сердце, но чем же она может помочь?
— Заступиться? Сунься, попробуй! Саму изобьет так, что дня три головы не поднимешь, а у нее работа тяжелая, стирает белье в прачечной.
Ну и ограничивается тем, что сожмется в своем углу в комочек и молится за бедную Феклу, а себя в это время такой ли счастливой считает, что уж как Господа благодарить не ведает.