С первых же лет учёбы Ваня начал брать первые места на всевозможных музыкальных конкурсах. Педагог по специальности пианистка Изабелла Фёдоровна тайно ходила в церковь и ставила свечки за его волшебные руки, истово благодаря Бога, что послал ей нового Рихтера. Отношения с Анной Михайловной у них сложились весьма ревностные, но в целом деловые: они совпадали в главном – приковать Ваню к инструменту и вылепить из него звезду.
Когда мальчику стукнуло семнадцать и голос у него сломался окончательно, выяснилось, что отныне Ваня – обладатель редчайшего контратенора. Изабелла Фёдоровна прорыдала всю ночь, но ближе к утру смирилась с тем, что мальчику нужно поступать в консерваторию на вокальное отделение. Был созван военный совет, на который, однако, Ваню никто и не подумал пригласить. Изабелла Фёдоровна задействовала все свои связи, Анна Михайловна сделала ход конём и подключила главного дирижёра дядю Лёшу, и после весьма формальных испытаний мальчик был зачислен на вокальный факультет Московской консерватории в класс знаменитого оперного певца Теймураза Саперави. Ваня отнёсся к подобному виражу в своей карьере весьма спокойно. Если мама решила, значит, так нужно. Без малейшего сожаления он оставил фортепьяно и начал собирать богатый урожай Гран-при уже на вокальной ниве. Анна Михайловна по-прежнему контролировала каждый его шаг, решая, с кем её сыну можно общаться, а с кем не стоит, в каких конкурсах он будет участвовать, а о какие лучше не пачкаться. Батоно Теймураз попытался вмешаться, но вскоре понял, что это бессмысленно, и махнул рукой. Анна Михайловна развила бурную деятельность. От имени сына вела переговоры и даже заключила несколько весьма выгодных контрактов. Она купалась в лучах его стремительно растущей славы, направо и налево раздавала интервью телевизионщикам и комментарии газетчикам и в самых сладких грёзах уже видела себя на приёме в Букингемском дворце. И всё у Анны Михайловны шло как по маслу, если бы не одно «но»: Катя…
* * *
Иван проснулся около десяти утра и тут же вспомнил о вчерашней сцене. У него тут же засосало под ложечкой. Объяснений с матерью было не избежать. Сейчас она вцепится в него и начнёт терзать: кто надоумил да с какой целью. Будто сама не знает, кто и с какой. Но ей мало знать. Она жаждет чистосердечного признания и абсолютного раскаяния. В доме было непривычно тихо. Не шумела вода. Не звенела посуда. Не играл ни Вивальди, ни Шопен. Иван осторожно выглянул в коридор, затем, стараясь ступать неслышно, пошёл на кухню. Никого. Заглянул в гостиную, проверил в спальне – пусто. Вздохнув с облегчением, но всё же слегка удивившись, вернулся на кухню. Под льняным полотенцем завтрак: хлеб, масло, яйца. Тут же записка: «Ваня! Кашу свари сам. На полстакана овсянки стакан молока. Дай закипеть и сразу выключай. Аккуратно. Не обожгись». И всё! Ни слова больше! На всякий случай Иван перевернул листок. Нет, ничего, пусто. Он налил себе чаю, пожевал хлеба с маслом. Чистить яйцо было лень. Принял душ и тут только сообразил, что вечером у него концерт, а перед этим репетиция, но вот на какое время она назначена, он, хоть убей, не помнил. А зачем ему, спрашивается, держать всё в голове? Для этого есть мама. Он нашёл телефон. На тускло засветившемся экране мигал значок неотвеченного вызова. Катя… Сердце подпрыгнуло к горлу и, совершив умопомрачительный кульбит, рухнуло куда-то чуть пониже пупка. Он перезвонит ей чуть позже. Сначала надо всё-таки выяснить у мамы, во сколько у него репетиция. «Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети», – услужливо и, как ему показалось, не без ехидства сообщил далёкий женский голос. Ваня пожал плечами, вызвал такси и, так и не перезвонив Кате, поехал в театр.