— Убьют, да?
Егорка сбавил шаг, поглядел с удивлением.
— Почему убьют? Необязательно. Смотря какая вина. Может, помилуют. Бывает, и наградят.
— Выходит, судить будут?
— Скажешь тоже, девушка. Не такая ты величина, чтобы судить. Определят по анализу.
— Полковник определит, да?
Очередной сбой с синей вспышкой в глазах и все тот же неопределенно–глуповатый ответ:
— Нам неведомо, кто определит. Сказано — на правеж, значит, на правеж… Ух ты, мать честна!
Возглас относился к крупному пушистому зверьку, похожему на рысенка, выкатившемуся Егорке под ноги. На Митю и Дашу зверек угрожающе рыкнул, потом заскакал вокруг мужичка, как припадочный.
— Ну хватит, хватит, Петюня. — Мужичок беззлобно отбивался от назойливых прыжков, зверек норовил то ли лизнуть, то ли укусить в губы. — Поозоровал — и баста. Отрыщь, тебе говорят!
— Кто это? — спросил Митя. — Мутант?
— Сам ты мутант, — неожиданно обиделся Егорка. — Поостерегись в другой раз, пришелец, Петюня не всегда ласковый.
Зверьку тоже не понравилось, как его обозвали, он задержал на Мите продолжительный, изучающий взгляд.
— Да я без намека, — смутился Митя. — Для меня все животные братья родные.
— Сам ты животное, — еще больше построжал Егорка — и надолго замкнулся, не отвечая ни на какие вопросы, будто оглох.
Шли часа три буреломом, потом тропа перетекла в узкий, хорошо утрамбованный тракт с отпечатками гусениц- волокуш. Рысенок Петюня, трусивший рядом с проводником, забежал вперед, плюхнулся на задницу и коротко, жалобно взвыл. Егорка потрепал его по холке, и они любовно потерлись лбами.
— Дальше ему нельзя, — пояснил Егорка попутчикам. — Ничего, Петюня, не навек расстаемся.
Петюня остался на дороге и с укоризной глядел им вслед, пока тропа не свернула.
— Какой хорошенький, — пожалела Даша. — Господин Егор, почему ему нельзя с нами?
— Петюня стиховой, а там соблазнов много. — Мужик сам явно был огорчен, что пришлось оставить зверя. — Никакой я тебе не господин, девушка. У нас господ нету, все равнозначные.
Вскоре лес кончился и прямо перед ними, в излучине реки открылось поселение. Отсюда, с бугорка, оно было видно как на ладони. Десятка четыре неровно разбросанных изб, огороженных общим высоким забором да еще окольцованных рвом, похожим издали на черную свернувшуюся змею. Среди изб выделялось двухэтажное здание из кирпича, вдруг напомнившее Мите родной многоквартирный барак в Раздольске.
Их впустили в городище через узкую, обитую железными пластинами дверь сбоку от деревянных ворот, в которые упирался дощатый настил. Двое стражников, одетые так же причудливо, как Егорка, да еще вооруженные музейными арбалетами, поочередно с ним обнялись, хлопая по спине, как после долгой разлуки. На Митю с Дашей лишь повели раскосыми очами, а один вдобавок сплюнул в их сторону. И позже, когда шли по улице, на них подчеркнуто не обращали внимания, хотя людей в палисадниках, на грядках копошилось изрядно: преимущественно пожилые бабы да малые ребятишки, мужчин не было видно. Бабы выпрямлялись от земли, весело окликали Егорку, поздравляли с благополучным возвращением, будто он прибыл с того света, а на попутчиков взглядывали, как на пустое место. Все это было немного странно. Весь поселок затронул в Мите какое–то давнее воспоминание, будто выплывшее из ночного сновидения. По Дашиному лицу он видел — она тоже испытывает что–то подобное. Можно было предположить, что они очутились в голографическом мире, если бы не вполне осязаемые запахи и звуки. Митя сорвал яблоко с дерева, перекинувшего ветки через штакетник, надкусил, дал попробовать Даше. Яблоко было настоящее, незрелое, кислый сок обжег гортань, усилив стократно ощущение, что все это уже было с ним когда–то: низкие, закопченные избы, похилившиеся оградки, картофельные и овощные плантации… и, главное, свежие голоса и обветренные лица женщин… Где было, когда было, да и было ли вообще…