– Лев – твоё тотемное животное, – сказала недавно Маруся, глядя при этом в глаза Виктории и пытаясь найти в них удовольствие от услышанного.
Виктория отвела взгляд и улыбнулась, как под пытками.
Десять христиан из Филадельфии, замученная женщина, имя которой неизвестно, не говоря уж о Евфимии Всехвальной, не поняли бы, в чём тут дело.
Нежен стал человек в последнюю тысячу лет. Ох, как нежен.
3
Журналисты всё льют и льют свои тексты на мельницу, то есть, в почту Виктории, добавляют масла в огонь, – а время не стоит на месте, оно, холера такая, вообще не умеет стоять, но только идёт, бежит, проносится, и вот уж близится очередной день сдачи номера, святое двадцать пятое число. Прощальный поцелуй – «Письмо издателя», выспренняя банальность на полстраницы без запятых, но с таким количеством прописных букв, что они бьют в глаза баграми. Виктория меняет прописные на строчные, тушит пафос, уничтожая прилагательные и выпалывая восклицательные знаки – и отправляет «Письмо» автору в подсушенном, причёсанном, и, в общем, приличном виде.
Настаёт царство полной – и временами оглушительной тишины. В такие дни привыкшая к бомбардировке письмами Виктория чувствует себя ненужной, и даже как будто мёртвой – без конца проверяет папку «Входящие» с лицом человека, тщетно пытающегося вытрясти из пустой бутылки капельку воды. Но если туда что и приходит – так это мусорная рассылка, или письма от совсем уж неожиданных, забытых людей.
Воскресенье. Двадцать шестое января. Мама ещё с утра куда-то убежала, и это «куда-то» – не храм божий, и не рынок, как это бывает у других мам. Не догадаешься, где её носит. Виктория проснулась от того, что хлопнула входная дверь.
Маруся, как обычно, у себя в комнате. Ждёт, когда проснётся Виктория.
Никому не нужный – на целых пять дней! – литред протягивает руку к телефону и проверяет почту. В ящике письмо от племянницы Леночки, которая не давала о себе знать лет пять, не меньше, а ведь когда-то она души не чаяла в «тёть-Вике». И взаимно.
Когда Марина умирала, Виктория пообещала, что будет заботиться о Леночке, как о своей Марусе, и, в общем, она своё обещание выполнила – даже слегка ущемляла Марусю в пользу Леночки, хотя собственная дочка была тремя годами младше, и ревновала мать отчаянно.
Леночка выросла в уверенную в себе женщину, лихо миновав стадию «девушки»: тот период был очень коротким и в памяти не отложился. Крепкая, сильная, ловкая – всё, за что бралась, у неё получалось с первого же раза, даже блин выпекался не комом, а кружевной салфеткой идеально круглой формы.