что вроде бы вот косицы
для конников ни к чему.
Решают единогласно
китайцы по простоте,
что ладно, они согласны
отрезать косицы те.
Тут конник голубоглазый
вразвалку к седлу идет
и ножницы из припаса
огромные достает.
Такая была в них сила,
таилась такая прыть,
что можно бы ими было
всю землю перекроить.
Под говор разноголосый
он действует наяву,
и падают
мягко
косы
на стоптанную траву.
Так с общего соглашенья,
лет сорок тому назад
свершилось то постриженье,
торжественный тот обряд.
И, радуясь, словно дети,
прекрасной судьбе своей,
смеются китайцы эти
и гладят уже коней.
Печалью дружеской согретый,
в обычной мирной тишине
перевожу стихи поэта,
погибшего на той войне.
Мне это радостно и грустно:
не пропуская ничего,
читать подстрочник безыскусный
и перекладывать его.
Я отдаю весь малый опыт,
чтоб перевод мой повторял
то, что в землянках и окопах
солдат Татарии писал.
Опять поет стихотворенье
певца, убитого давно,
как будто право воскрешенья
в какой–то мере мне дано.
Я удивляться молча буду,
едва ли не лишаясь сил,
как будто маленькое чудо
я в этот вечер совершил.
Как будто тот певец солдатский,
что под большим холмом зарыт,
сегодня из могилы братской
со всей Россией говорит.