Переулком прошел грузовик.
Зимний месяц февраль.
В деревне Даргейки
тихо жил одинокий,
суровый, как туча,
старик.
Он горчицей себе
натирает
согбенную спину.
И — согласно условию —
(я говорю напрямик)
пред вами, гремя,
возникает
такая картина:
по дороге идет
некрасивый и дряхлый
старик.
Справа ставлю забор
из жердей.
И сажаю капусту.
Расставляю деревья.
К черной
малой избе,
к топчану,
одинокий и грустный,
на истертых подошвах
старик
Что ему неизвестно?
Неужто простое движенье
надоевшей природы?
Недород,
опостылевший кров,
идиотская скука,
вражда?
Наконец уваженье
сыновей, занятых
на постройке
больших городов?
Потому не желает
ходить по мирской суете.
Только доски на гроб —
ничего
Только руки скрестить
на холодном пустом животе.
А душа пролетит
через теплые
старые тучи.
И, нагую, ее
серафимы ведут,
как тоску.
Бог дает папиросу «Желанье».
Мигает —
и тут же
И порхает старик
посреди всем известного
сада.
Управляет немалой звездой.
Там детей пеленают,
как баба его пеленала.
Он с богами
на равных началах.
И спит на больших
облаках.
И от мыслей таких
в старике зародились
сомненья.
И не хочет
ходить по земле.
Говорит о крестах,
о последнем своем
омовеньи,
о рубахе,
в которой лежать на столе.
Он ехидно смеется
над жалким житьем
хлеборобов.
Не скрывая презренья,
на воду и печи
глядит.
Потиху готовит для гроба
дорогие дубовые доски.
В два часа пополуночи
Сталин идет к телефону.
Созывает помощников,
будит друзей боевых.
Отдает приказания,
объясняет.
Послушные звону,
командиры идут,
позабыв о болезнях своих.
Вынимают бумаги,
ученуе книги берут.
из ворот Сталинграда
трактора в Белоруссию,
чуть громыхая, идут.
Через день, на другой,
получив
в орготделе
заданье
и его выполняя
без лишних
торжественных слов,
скорым поездом,
громко сказав:
И товарищ Смирнов
начинает все дело
сначала.
Проверяют наличность.
Заданья бригадам дают.
Кулаков посылают
на север
достраивать наши каналы
и в конце заседания
грозную песню
поют.
Из просторных сараев
выводят
Принимай свое счастье,
худая
деревня Даргейки, —
бобыли
и старухи,
пастух