Но Лодой кивнул на окно, выходящее на восток и сказал:
— Наступит время — и мы поквитаемся с ними. — За все обиды. Отольются этим господам наши слезы…
Сидящим не надо было объяснять, на кого намекает секретарь, говоря так. Намек был прозрачным.
— А сейчас, — Лодой снова оглядел всех сидящих, в глазах его уже не было той острой колючести, — работать и работать. И помнить: если змея ядовита — все равно, тонкая она или толстая. Если враг коварен — все равно, близко он или далеко.
Лодой попрощался и уехал на погранзаставу, чтобы выяснить там, как и при каких обстоятельствах Ванчарай-старший пытался перейти государственную границу, обнаружены ли при нем какие-нибудь документы.
Заседание продолжалось. Надо было решить, что, кому и на каких участках сделать, чтобы скорее ликвидировать последствия причиненного вреда. Обсуждение затянулось: мешала все еще не прошедшая растерянность и нервозность.
Вдруг с улицы послышался какой-то неясный шум. Председатель побледнел: «Неужели еще что случилось?» Послал зоотехника узнать, в чем там дело. Через минуту-другую в председательский кабинет, поддерживаемый под обе руки, на прямых негнущихся ногах вошел, вернее, ввалился… Ванчарай. С одной стороны его поддерживал неизвестно откуда взявшийся чабан Дамдинсурэн. Голова у Ванчарая была обмотана окровавленными грязными тряпками. И лицо его было страшным: черными струпьями свисала кожа.
Онемели все. Застыли. Кажется, появись сейчас призрак с того света — легче было бы поверить в его существование.
Первым опомнился председатель.
— Что, не приняли добра молодца новые хозяева?
Ничего не ответил Ванчарай. Он словно бы и не слышал председательского вопроса. Немигающими глазами Ванчарай оглядел членов правления и, выставив, как слепой, черные руки вперед, сделал шаг к председательскому столу, затем еще один шаг а опустился на колени.
— Судите меня… — голос у Ванчарая хриплый, глухой, простуженный. Кашель рвет его грудь. Прокашливаясь, он держит руки на груди — больно.
— За ошибки судите…
— За ошибки? — вопрос председателя злой и насмешливый.
— Я ошибся в диагнозе… Не мог подумать даже…
— О чем не мог подумать?
Ванчарай закрыл глаза и долго молчал. Все ждали, когда он справится с очередным приступом кашля и соберется с силами. Наконец, Ванчарай сказал:
— Бухгалтер Гомбо душу самураям продал…
Трудно сглотнув, добавил:
— И отец мой тоже…
— Но отец твой сегодня ночью убит пограничниками, — резко, словно кнутом хлестнул, бросил председатель.
Ни один мускул не дрогнул на лице Ванчарая от этого жестокого сообщения. Он только поднял глаза на председателя, поглядел, не мигая, и тихо, одними губами, проговорил: