Алтан-Цэцэг обиделась. Она перестала замечать Лувсана и он долгое время ходил как потерянный.
Став курсантом военного училища, он вдруг осмелел, предложил ей свою дружбу. Она не приняла ее, молчаливо отвергла. Иначе она тогда поступить не могла.
— Ты техникум часто вспоминал, Лувсан? — спросила Алтан-Цэцэг и голос ее предательски дрогнул. Теперь и она почувствовала, что не может вести разговор запросто, по-дружески, как вела его при встрече на площади, по дороге на Керулен. Что-то сковывало ее, что-то мешало. И еще почувствовала, что волнуется, что сердце у нее бежит скачками, как у запаленной лошади, и в висках шумит кровь.
Лувсан не ответил на вопрос. Он сорвал тальниковую веточку и грыз ее.
— Расскажи, Алтан, как ты жила эти годы? — попросил он.
«О Максимке расскажу», — вдруг мелькнула мысль у Алтан-Цэцэг, но тут же эта мысль показалась ей кощунственной по отношению к Максиму, к его памяти.
— Наверное, как все, — неопределенно ответила Алтан-Цэцэг.
— Трудно?
— А кому в эти годы легко было? — и лицо ее тронула грустная улыбка.
Лувсан мог бы не задавать такого вопроса. При встрече, увидев ее глаза и четко обозначившиеся морщинки возле губ, он не мог не понять, что в жизни у нее не все было просто и безоблачно.
Над Керуленом закурился редкий голубоватый туман. Повеяло прохладой.
— А я в училище Катюшу любил, — казалось ни с того, ни с сего сказал Лувсан.
Алтан-Цэцэг вздрогнула. Глаза ее вдруг подернуло пеленой, влажными стали ладони рук. Тихо, почти шепотом, спросила:
— Какую Катюшу?.
— Ту, которая…
Лувсан долго и пристально поглядел на Алтан-Цэцэг. Как бы извиняясь, сказал:
— Я говорю про песню «Катюшу». Ее у нас все любили в училище. Спеть?
Не ожидая согласия, тихо запел:
Расцветали яблони и груши
Поплыли туманы над рекой…
Голос у Лувсана, как у всех летчиков, сухой, надтреснутый, с хрипотцой. Но в том, как взволнованно он пел, слышалось глубокое и тревожное чувство, тоска о чем-то затаенном и несбывшемся.
Выходила на берег Катюша,
На высокий берег на крутой…
Увидев блеск в глазах Алтан-Цэцэг — не то слеза набежала, не то лунный свет отразился — Лувсан замолчал. А у Алтан-Цэцэг от боли сжалось сердце.
…Берег, туман над рекой, девчонка, тоскующая о любимом. Это — в песне. Берег, туман над рекой и они двое. Видимо, сама по себе обстановка этого вечера заставила его вспомнить «Катюшу» и запеть, и растревожить сердце Алтан-Цэцэг, растревожить ее память. А память… она, как всплеск крутой волны и как старая незаживающая боль: нет-нет да и напомнит о себе.
Было время, когда над берегами этой самой реки звенел легкий, похожий на полет птицы, счастливый голос Алтан-Цэцэг. Она пела, и нередко ей казалось, будто вдруг над рекой, над туманами, над степью повисают незримые золотые нити — тонкие, нежные и чистые — и тянутся от ее сердца к сердцу далекого друга и по этим нитям летит ее звонкая песня-привет. Коротким, как весенний дождь, оказалось ее счастье.