Николай Моцный, мой напарник по работе на дальномере, не услышал, как я подошел. Привалившись грудью к брустверу, он всматривался в фотографию своей Верочки и сына, которого он еще не видел и не брал на руки… В неловкой позе, в напряженном лице Николая я заметил какую-то отрешенность. В эти минуты он был наедине со своей маленькой семьей, живущей на далекой Днепропетровщине.
— Пора отдыхать, Коля, — тихо сказал я, спускаясь в ровик.
— A-а, ты уже вернулся.
— Через четыре часа разбужу.
Здесь же в ровике, около дальномера, Николай молча стал устраиваться на отдых.
Через какое-то время ко мне в ровик забежал Максим, нагруженный, как вьючная лошадка. На нем висели ящик телефонного аппарата, винтовка, противогаз, малая саперная лопатка. Из-за спины рогульками торчал металлический станок с катушкой, которую связисты величали странным словом: «Скоровся». Бежит связист, ведет нитку кабеля, а катушка бренчит и бренчит, словно подбадривая: «Скоро вся, скоро вся…»
— Как ты думаешь, — огорошил меня «опросом Максим, — скоро война кончится?
Не знаю, спал или не спал мой напарник и друг Николай Моцный, только мне почудилось, что от вопроса Максима он вздрогнул.
Я ничего не ответил Максиму. Да и не ждал он ответа. Торопливо открыв пачку «Борцов», Максим закурил и, кивнув: «Бывайте! С сержантом Ласточкиным идем на дивизионный командный пункт запасную линию связи прокладывать», — растаял в ночной темени. Через час-полтора мне до скуловорота захотелось спать.
Говорят: солдат спит, а служба идет. Верно говорят. Служба идет. Только прерывается и всегда по тревоге крепкий солдатский сон, если где-то что-то случается: пожар ли большой, наводнение ли угрожает, враг ли перешагнул границу. И тогда солдату некогда спать. Хрупко солдатское счастье и обманчив его покой.
Наша жизнь так закружилась и завертелась, что мы перепутали, где дни, а где ночи. В Белостоке уже погиб друг сержанта Ласточкина, а его письма все еще шли. От берегов Баренцева моря до Черного на огненной черте сражались и умирали наши сверстники — призывники тридцать восьмого, тридцать девятого и сорокового годов. Со дня на день, с минуты на минуту, война могла заполыхать и здесь, на Востоке. Против нас стоял злобный, сильный и коварный враг. Мы зарывались в землю, но теперь уже не в учебных целях, а готовясь к боям. С рассвета и до заката холодными линзами бино- и монокулярных искателей приборов мы обшаривали небо. Пушки стояли не зачехленными, с открытыми затворами. В снарядных ящиках тусклой латунью поблескивали насухо протертые тяжелые и длинные чушки.