Нейлоновая туника (Воронцова) - страница 3

— Масоны — это такой же нам урок, как и декабристы. А мы о них ни черта не знаем, — объясняла Марина родным и знакомым свое новое увлечение.

…Они были очень молоды. Самому старшему из кружка Хераскова — двадцать семь лет. Новой русской литературе на несколько лет больше. Все только начиналось. Поиски своего места в обществе. Желание построить человеческую жизнь на основе разума — и преследования (доносы!) за это желание. Стихи в форме ромбов — да, ее Поэт писал и такие — и чудесная лирика.

Нет мер тому, как я… как я ее люблю,
Нет мер… нет мер и в том, какую грусть терплю.
Мила мне… я люблю… но льзя ль то изъяснить?
Не знаю, как сказать, могу лишь вобразить.
Она мила… мила… я слов не обретаю,
То точно рассказать, что в сердце ощущаю[1].

Правда, летом был еще пионерский лагерь. Будущие учителя обязаны работать вожатыми. И коли уж пришлось и ей, Марина предложила ребятам организовать государство Швамбранию. Они выбрали Президента, Герольда, Менестрелей и, несмотря на то, что Швамбрания была республикой, сделали Марину своей Королевой.

Правительству: «Ура!»
Уходим в путь.
От штампов мы решили отдохнуть.

Статью Марины о ее Поэте между тем обещали взять в сборник, который готовился тогда в Пушкинском доме. «Русская лирика 60-х годов XVIII века» стала темой ее дипломного сочинения. С докладом о своих поисках она выступала на научной студенческой конференции. Публика рыпалась: зачем, мол, докладчику какой-то мелкий поэт XVIII века, не лучше ли заняться глобальными проблемами? Ее даже обвиняли в… женственности, она, мол, влюблена в своего Поэта, а ученый не должен влюбляться, он должен быть трезвым, объективным. Но разве Марина могла с этим согласиться? «Нет, ежели мы прикасаемся к литературе, то надо помнить, во имя чего это. Надо изучать ее не для того, чтобы изучать, а чтобы человека и жизнь сделать лучше. Можно, нужно влюбляться и ненавидеть тоже!» — так сформулировала она свое кредо.

Впрочем, покончив с дипломом, Марина поставила крест и на науке вообще, и на литературоведении в частности. Она не ученый и быть им не может. Все ее так называемые статьи не в меньшей степени плод воображения и фантазии, чем стихи. Каждый раз, когда писала о Поэте, она писала только о себе — вот вывод! А отсюда и новое увлечение. Заканчивая институт, Марина решила заняться телевидением — тележурналистикой или теледраматургией. «Мне мало — только писать. Я должна участвовать в том, о чем пишу», — объясняла она это («теперь уж последнее») увлечение.

Только как быть с распределением? Марина жила в сплошных неизвестностях. Западов советовал идти в аспирантуру, но это опять наука. Были мысли о свободном дипломе, свободный — значит, иди куда хочешь. Но дадут ли, а если и дадут, то что с ним делать? В конце концов Смусину все-таки направили в школу, и по дороге на телестудию (написала сценарий «Когда остановились карусели» — о том, как исчезают из жизни сказка и волшебство) она туда заглянула. Пришлось заглянуть.