Саня ринулась к пожарным:
- Что же вы не тушите? На поглядки приехали?
- Чем? Воды-то нет, - отвечал усатый пожарный, картинно стоявший на крыле автомашины.
- А багры на что! Растаскивайте! Я вам приказываю! - надрывно кричала Саня.
- Чего там растакивать? - невозмутимо произнес тот же пожарник, видимо старший. - Чуть тронешь - все рассыпается. Гнилье.
- Ах, так! Отказываетесь?.. - Саня подбежала к своим сослуживцам. - А вы что любуетесь? Кино вам бесплатное, что ли? Берите багры и растаскивайте стены!
- Напрасно волнуешься, дочка, - ответил кто-то из толпы, Саня не разобрала, чей голос. - Кассу вынесли в сохранности, а всякая лобуда пусть горит, ей и цена-то копейка.
- Как это - пусть горит? - опешила Саня, чуть не плача от бессилия и гнева.
Перед ней стояли словно не те люди, что сегодня с таким усердием рыли ямы, месили грязь, таскали столбы.
- Чего горевать, он уже и так отслужил, отстоял свое.
- Новый скорей построят.
- С чего же в огонь-то лезть? - раздавались из толпы голоса, и Саня все больше и больше накалялась от ярости.
Кто-то подбежал к толпе и крикнул:
- Ребята! Чеботарев с литовкой бежит сюда. Пьяный. Жену разыскивает. Кабы не порезал кого... Берегись!
- Он, сердечный, пьяным только на ней, ведьме, и отыгрывается, заметил кто-то сочувственно.
- Зато уж наутро, тверезому, она ему задаст, - произнес кто-то злорадно.
- Пошли, ребята, своя жизнь дороже...
И толпа стала быстро таять. Это еще сильнее подстегнуло Саню.
- Своя, значит? Своя! А это чужое? Пусть горит? - пыталась она остановить толпу, но ее никто не слушал.
- Пошли, пошли отсюда, - тащил ее за рукав Валерий. - Долго ли до беды. Тебе дело говорят Новый скорей поставят. Закон!
- Ах и ты туда же! Я знаю - для тебя все чужое, все... Только шкура своя дорога... Вот он, твой закон. - И все накипевшее на душе, все, что западало от мерзкой людской расчетливости и давило, - все это взметнулось острым языком пламени, перехватило горло, сдавило дыхание. - Прочь от меня! Уходи отсюда!
- Ты что, ополоумела? - Валерий отпрянул от нее, но, увидев огненно-рыжую, словно горящая головешка, голову Чеботарева и за его плечом в медном отблеске пожара широкое лезвие косы, бросился наутек. А Саня с криком: "Бить их! Бить... всех, всех!.." - налетела, как коршун, на Чеботарева и била его по щекам до тех пор, пока не упала на землю в слезах, в исступлении. Чеботарев, в минуту протрезвевший, бросил косу, растерянно стоял перед ней.
- Вот оно как обернулось, - бормотал он. - Виноват... Нарушил, значит.
Потерявшую память Саню отнесли к Настасье Павловне. Потом приехал на велосипеде из Звонарева милиционер и забрал Чеботарева, чтобы посадить его в подвал, приспособленный участковым для вытрезвиловки.