Это действительно был другой мир. Мир талантливых людей, которые зарисовали жизнь вокруг себя так, что каждая картина казалась отдельным волшебным миром, в который хотелось нырнуть и не выныривать.
Я просто поедала глазами тысячи оттенков, которыми пестрели картины. Настоящее волшебство, когда эти мазки (раз!) – и складываются в изображение, но такое, от которого все внутри переворачивается.
Переворачивается потому, что ты прямо кожей ощущаешь мимолетность этого вида, пройдет секунда – и он изменится, станет другим, но художник успел, ухватил кусочек мира и увековечил его в картине.
От этих мыслей я начала дрожать (а может, это начал во мне трепетать мой внутренний художник), но я вдруг прониклась этой идеей: зарисовать, пока не изменилось, и лихорадочно принялась вспоминать основы классического рисунка, которые я когда-то изучала в кружке при нашем Доме культуры. Подошла Ника:
– Как импрешн от импрешионистов?
Я чуть не брякнула: «Я тоже так хочу!» – но взяла себя в руки и пробормотала:
– Потрясно… А тебе?
– Понравилось. Интересно, а у них есть в магазинчике сумочки с такими принтами? – спросила Ника, указав на «Танцовщиц» Эдгара Дега, изогнувшихся в немыслимой позе (тоже они, что ли, йогой занимались?) в своих пышных синих платьях.
Я не успела ответить. В зале Ренуара, в самом углу я увидела то, ради чего (я уже поняла!) ноги привели меня сюда. В самом углу висел портрет темноволосого мальчика, с бледной, как фарфор, кожей и розовыми ушами. Мальчик смотрел не на художника, а чуть ниже, и создавалось впечатление, что он задумался, а Ренуар его «поймал». Мальчик был аккуратно причесан, в тельняшке, то есть вроде бы позировал, но вышло так, словно этот его задумчивый взгляд и отстраненную вежливую улыбку ухватили абсолютно случайно.
Я подошла совсем близко. Портрет Фернана Хальфена заставил моего внутреннего художника не просто дрожать, а колотиться, топать ногами и требовать выхода из той клетки, в которую я его загнала.
Не только потому, что мальчик был сероглазый (обожаю сероглазых, Слава, мой первый бойфренд, был именно таким), но и потому, что его глаза блестели. Еще секунда – и моргнет.
Я прямо взвыла от восхищения и проговорила сквозь стиснутые зубы несбыточное свое желание:
– Я тоже так хочу!
– Ну, не думаю, что у них есть такие принты, – с сожалением сказала Ника, подойдя поближе, – хотя ничего такой, кул гай!
Я ответила ей хищным взглядом. Она даже попятилась:
– Что с тобой, хани?
– Харри ап, Ника. Нам нужно срочно в кафетерий.
Через час мы вернулись в центральный зал музея, который сохранил архитектуру железнодорожного вокзала, из которого сделали д’Орсе, как любезно сообщил нам путеводитель «Американцы в Париже».