Третий офицер. Дважды Роком. Поясните, партайгеноссе Курт.
Курт. Я буду Роком условным, поскольку я играю роль. Но я буду также Роком реальным, поскольку я комендант лагеря, то есть представляю для заключенных как раз ту самую таинственную силу, от которой зависит их жизнь и смерть.
Первый офицер. Партайгеноссе комендант забывает, что прежде всего он немецкий офицер, давший клятву верности фюреру.
Курт. Но что может быть таинственнее клятвы? Клятву не объясняют. Она есть — и все. И я не обязан отчитываться перед заключенными, что за клятву я дал. Так что для них я действительно таинственная сила. И теперь, господа, я попрошу вас выслушать меня внимательно.
Третий офицер. Но мы только и делаем, что внимательно слушаем вас. Просьба по меньшей мере излишняя.
Курт. Воспитательное значение эксперимента состоит в том, чтобы показать несуществование, нереальность условного Рока и подлинность, реальное существование жизненного Рока. Костюмы, которые надеты на мне один поверх другого, господа, как раз и символизируют эту разницу двух Роков. Костюм условного Рока — это кое-как накинутая грязная, рваная простыня, облезлый парик. А костюм реального Рока — это форма штурмбанфюрера СС в отличном состоянии с наливками, знаками отличия, орденами.
Третий офицер. Но почему условный Рок нереален? Почему жизненный Рок реален? Я хотел бы получить объяснение.
Курт. Потому что условный Рок окажется неспособным сделать так, чтобы Эдип ослепил себя, и Иокаста покончила с собой, то есть он окажется неспособным сделать так, чтобы трагедия «Эдил-царь» была поистине трагедией. И тут греческий Рок отступает, уступая место Року немецкому. Немецкий Рок пожелал устроить спектакль, он сделал так, чтобы еврейская семья сыграла бы и прожила трагедию, и в конце концов он вернет семью в лагерь, чтобы она была уничтожена. Кто же не убедится тогда в том, что современный Рок это совсем не греческий Рок, а Рок немецкий?
Третий офицер. Даже допуская, что все это так, есть еще одна особенность, которая не убеждает меня в этом эксперименте.
Курт. Какая?
Третий офицер. Как можно изобразить на сцене убийство отца и кровосмешение. Я не говорю об актерах-евреях. Они способны и на то, и на другое. Я думаю о зрителях. Разве поучительно показывать сына, который убивает своего отца, который обнимает свою мать, как любовницу? Я считаю, что нет. Кровь и предсмертные муки умирающего в первом случае. Нагота и похоть во втором. Все это грубые, жестокие, откровенные вещи, которые не могут не заглушить в сознании зрителя смысл трагедии. Спектакль, который в силу используемых приемов вызовет у зрителей жестокие и мрачные ощущения, не может быть поучительным. Римляне на своих открытых аренах действительно заставляли Икара падать с высоты и разбиваться. Но у них не было намерений поучать, воспитывать. Воспитывать можно словами, но не делами. Прошу партайгеноссе Курта ответить на это мое возражение.