– Не сделал пока, – объяснил я. – Только финал написал. Думаю до конца лета закончить, там и название объясняется. Соленый стриж это…
– Неплохой рассказец может получиться, – отметил Сестрорецкий снисходительно. – Но, конечно, надо дорабатывать. Дорабатывать, добиваться прозрачности звука, избавляться от блох.
Я почувствовал, как горят уши. Зря я Сестрорецкому дал почитать, совсем зря. Сестрорецкий хоть и поэт, а свинья. Блохи ему мешают, блоха свинье не товарищ.
– Правда, есть один большой минус, – сказал Сестрорецкий.
– Какой?
– Вранье все это. – Сестрорецкий почесал моей тетрадью подбородок. – Байки старого примуса, а художник должен глубоко…
Сестрорецкий сжал кулак, потряс им у меня перед лицом, чтобы я не сомневался, что художник должен глубоко.
– Это не байки, это правда, – возразил я. – Все так и было.
– Ага, так все и было, само собой… Кстати, и финал мне тоже не очень нравится.
Сестрорецкий поковырял в зубах ногтем.
– Как-то… не так, – сказал он. – Недожато.
– Что не так? Все так, все дожато. Все так и было. Торчали на крыше, пережидали разлив. Грамотей совсем плох был весной, ноги у него тогда уже отнялись, прострелило всего, лицо набок съехало. Заснул да и свалился в воду.
– Это понятно, – кивнул Сестрорецкий. – Обычное дело, заснул, свалился, захлебнулся, с кем не бывает, все это так. Но вот в конце у тебя что? Вот смотри: «сидел, привалившись к сосне». Как-то… Пусть он у тебя в канаве лежит лучше.
– Почему именно в канаве?
– Это традиционно, – пояснил Сестрорецкий. – В канаве и под забором, вот как должны оканчивать дни настоящие писатели. С поэтами, конечно, все сложнее, но…
– У нас там не было забора, – напомнил я.
– Но канава-то была?
Сестрорецкий пренебрежительно бросил тетрадку на стол. Он всегда так, считает, что только он мастер, а остальные так себе, далеко и вокруг. Поэтому я не люблю с ним в лавке дежурить, лучше одному, чем с Сестрорецким.
– Канава, нищета, непризнанность, – произнес Сестрорецкий с оправданным пылом. – Я в тишь войду – и стихну, был и нету – вот к чему должно стремиться!
– У меня канавой первая глава заканчивается, – осторожно напомнил я.
– Вот видишь, – тут же привычно поморщился Сестрорецкий. – У тебя нет еще прочного сочинительского опыта. Вместо того чтобы приберечь канаву на финал, ты школярски использовал ее уже в первой главе. А в третьей у тебя что? У тебя главный герой вроде как спасает ребенка, а мужики его за это бьют поленьями? Логика где, а?
– Мужики просто настроились уже, – объяснил я. – Надо было кого-то бить. Старосту бить нельзя, начальство все ж, жену его неудобно, баба потому что, я еще мал. Вот они грамотея и побили.