Он прошелся тростью по платьям, приглядываясь к безупречным швам и идеально обработанным подолам. Затем улыбнулся Аде, так взрослые улыбаются маленьким детям.
— У меня есть приятельница, — сказал он. — Она ищет портниху взамен прежней. Неболтливую портниху. И я подумал, кто может быть не болтливее моей Nönnlein?
Доковыляв до кресла, он с явным облегчением сел, положив трость на пол.
— Ну же, — он похлопал себя по коленям, — вам наверняка приятно меня видеть.
Ада знала, что последует затем. Она взяла табуретку.
— Нет, милая. Оставьте вашу табуретку. Давайте усядемся потеснее.
Сесть на пол и отбиваться тростью, если он к ней полезет? Ада осторожно приблизилась. Герр Вайс схватил ее за руку, притянул к себе и вынудил сесть к нему на колени. Ада стиснула зубы. Такого еще не было. Раньше они всегда сидели рядом. Но сейчас они были одни, и сколь бы долго и как громко Ада ни кричала, ее не услышат, не захотят услышать.
Он погладил ее по руке:
— Скучали по мне?
Ада не ответила.
— Я скучал. — Герр Вайс потянул ее руку к своей промежности, он был похож на козла во время гона. — Сами убедитесь.
Ада сжала руку в кулак, так она почти ничего не почувствует.
— Nönnlein, — он разогнул ей пальцы, — у меня для вас новости.
Он отнял руку и обнял Аду, прижал ее к себе. Клочья седой щетины на щеках и немного под нижней губой. От него попахивало алкоголем, и словно под увеличительным стеклом Ада увидела синие вены на его лице, мутные глаза цвета абсента, потрескавшиеся губы. Только бы он не начал ее целовать.
— Я уезжаю, — сообщил герр Вайс. — Далеко. Возможно, я больше никогда вас не увижу.
Напряжение отпустило. Слава богу.
— Но прежде чем я уеду, — продолжил герр Вайс, гладя ее лицо тыльной стороной ладони, — я хочу получить то, что мне причитается. За все это, — он обвел рукой комнату, платья на рейке, — и за то, что еще может случиться. — Он стиснул ее талию, растопыренные старческие пальцы касались ее груди. — Одно лишь мое слово — и все это исчезнет. Вы слыхали о Равенсбрюке? — Он задирал ей рясу, выше и выше, щупал ее ногу. — Там только женщины. Преступницы. Еврейки. Польки. Цыганки. Лесбиянки. — На последнем слове слюна брызнула из его рта и закапала Аде лицо. — Совсем, совсем не то что здесь.
— Прошу вас, — прошептала Ада. — Я приняла святые обеты.
— Знаю. Я бы никогда не покусился на монахиню… — И после паузы процедил: — Если вы действительно таковой являетесь.
Ада сглотнула, сердце тяжело застучало. Спокойно, велела она себе, спокойно. Откуда ему знать? Для него она всегда была монахиней.