Изабелла молча складывает белье. Хеновева кончает укладывать чемодан.
Хеновева. Туфли вниз положить, правда?
Изабелла(думая о другом). Правда.
Хеновева. А платье я хорошо уложила?
Изабелла. Все равно.
Хеновева. Как же так — все равно? Вы лучше меня знаете, я никогда никуда не ездила. Так?
Изабелла(не глядя). Так.
Хеновева безнадежно вздыхает и закрывает чемодан. Наверху бьют часы.
Изабелла подняла глаза, слушает. Часы пробили четыре.
Хеновева. Не молчите вы, хуже это! Скажите что-нибудь, ради Христа, вам же легче станет!
Изабелла. Что сказать?
Хеновева. Да что хотите, хотя бы невпопад. Как вот — идешь, где темно… и запоешь. Молчать, так оно вроде могилы.
Изабелла. Да, похоже. Сколько вы платьев уложили?
Хеновева. Семь штук.
Изабелла. Семь платьев, целая жизнь. Светлое платье первого утра… Платье, в котором я поливала гортензии… Голубое, в нем я бросала камешки в реку… Вечернее, платье того вечера, мы прожгли его сигаретой… Теперь они уложены, так плотно лежат, нет ни праздника, ни реки, ни гортензий. Вы правы, Хеновева. Укладывать чемодан — это как похороны.
Хеновева. Не тому плохо, кто едет. Вы-то возвращаетесь к себе, вся жизнь у вас впереди. А вот сеньора наша…
Изабелла. Вы с ней говорили?
Хеновева. Нет, куда там. Заперлась у себя, никого видеть не хочет и ни словечка не говорит.
Изабелла. Зачем она молчит, как будто протестует? Она ведь знала, что рано или поздно придет время расстаться. Разве я виновата?
Хеновева. Время виновато, сеньора, всегда-то оно торопится, всему оно мешает. Помню, когда вас ждали, у нас каждая минута была точно целый век. «В понедельник, Хеновева, в понедельник!» А понедельник все не приходил. Теперь другое. Только и думаешь, когда это день успел пройти? Моя мать говорила: когда ждешь — одни часы, когда расстаешься — другие. Когда ждешь, часы всегда отстают. (Роняет носовые платки) Ой, виновата! Как это я?
Изабелла. Что вы! Спасибо вам, Хеновева.
Хеновева. За что спасибо-то?
Изабелла. Ни за что, это я так.
С улицы входит Маурисьо.
Хеновева. Пойду, простирну, еще успеют высохнуть. (Уходит в кухню)
Изабелла нетерпеливо подходит к Маурисьо.
Изабелла. Есть какая-нибудь надежда?
Маурисьо. Никакой. Я ему все возможное предлагал — и ничего. Через несколько минут он сам придет и скажет последнее слово.
Изабелла. Ты разрешишь ему войти в этот дом?
Маурисьо. К сожалению, это его дом. На него не действуют ни доводы, ни мольбы, ни угрозы. Он готов на все и ни в чем не уступит.
Изабелла. Значит, все наше дело будет разрушено в одну минуту, на наших глазах. И мы должны спокойно смотреть на это?