Другое существенное отклонение от старой модели вторжения – это тот факт, что при глубоком анализе эти более крупные группы были смешанными не только по полу и возрасту, но и статусу. Взгляды на переселение германцев, сформировавшиеся в эпоху национализма в XIX – начале XX века, рисовали картины вторжения огромных групп свободных и равных воинов, за которыми следовали семьи. Но в больших группах отмечалось существование двух отдельных категорий воинов, различающихся по положению, и есть причины полагать, что рабы, не захваченные в сражении, тоже принимали участие как минимум в некоторых таких переходах. Только воины с высоким статусом входили в категорию «свободных», и тот факт, что они по определению принадлежали к элите, говорит о том, что эта группа была в меньшинстве. Ключевые решения о миграции принимались меньшинством участников, у менее важных воинов и рабов было мало влияния – или вовсе не было никакого. Признание существования этих различий в статусе и их важности изрядно ограничивает модные сейчас представления о свободе, равенстве и праве каждого выбирать групповую идентичность по своему вкусу – и заставляет задуматься об их применении на практике. Какой идиот захотел бы стать воином низкого класса или рабом, если групповая идентичность зависела исключительно от индивидуального выбора? А значит, нам нужно быть осторожными в попытках определить, какие масштабы могли принять происходящие процессы. Поскольку большая часть населения варварской Европы не могла решать собственную судьбу, право присоединиться или не присоединиться к массовой миграции было только у некоторых классов населения, принадлежащих к элите[693].
Последняя модификация старой гипотезы вторжения, касающейся массовой миграции, затрагивает предположение о том, что в результате агрессии больших групп истреблялось уже имеющееся население. Есть несколько примеров масштабных вторжений в 1-м тысячелетии, но ни в одном случае имеющиеся у нас свидетельства не говорят о массовой этнической чистке. Местное население могло сделать выбор: покориться или уйти, который был особенно тяжел для местной элиты, терявшей больше всех в результате прихода новых хозяев. Но у нас нет ни одного надежного документа, в котором бы сообщалось о том, что этот выбор приводил к полной эвакуации людей с обширных территорий. Местное население как минимум становилось хорошей рабочей силой, и во многих иммигрирующих группах присутствовали социальные категории более низкого класса, в которые с легкостью вписывались недавно покоренные народы.