Комната исчезает, и я оказываюсь в безликой белой местности, испещренной открытыми дверьми, которые ведут в никуда.
Он выжидающе смотрит на меня, когда я наконец возвращаюсь в свое тело.
— Извините, вы что-то сказали? — спрашиваю я.
— Да. Должно быть, у вас есть вопросы ко мне.
— Почему я заболела на Гавайях?
— Люди заболевают, Мадлен. Обычные здоровые люди все время заболевают.
— Но мое сердце остановилось.
— Да. Я подозреваю миокардит. Я разговаривал с лечащим врачом на Гавайях. Она подозревала то же самое. Попросту говоря, в какой-то момент в прошлом у вас, возможно, была вирусная инфекция, которая ослабила сердце. Вы испытывали на Гавайях боль в груди или недостаток дыхания?
— Да, — говорю я медленно, вспоминая сжимания своего сердца, которые я сознательно проигнорировала.
— Ну, миокрадит — вероятный кандидат.
У меня больше нет вопросов, по крайней мере, не к нему. Я встаю.
— Ну, большое спасибо, доктор Чейз.
Он тоже встает, взволнованный и, кажется, более нервный, чем прежде.
— Прежде чем вы уйдете, есть еще кое-что.
Я сажусь обратно.
— Учитывая обстоятельства вашего рождения, мы не уверены в состоянии вашей иммунной системы.
— Что это значит?
— Мы думаем, что она, возможно, недоразвита, как у младенца.
— Младенца?
— Ваша иммунная система все это время не подвергалась обычным вирусам и бактериальным инфекциям. У нее не было времени получить опыт борьбы с этими инфекциями. У нее не было времени стать сильной.
— Так я все еще больна?
Он прислоняется к спинке стула.
— У меня нет для вас хорошего ответа. Здесь мы на неизведанной территории. Я никогда не слышал о таком случае. Это может означать, что вы будете болеть чаще, чем остальные со здоровой иммунной системой. Или это может означать, что когда вы заболеете, то заболеете серьезно.
— Как я узнаю?
— Не думаю, что это можно как-то узнать. Я рекомендую вам быть осторожной.
Мы расписываем еженедельные контрольные посещения. Он говорит, что я должна действовать не спеша, когда начну изучать мир — никаких толп, незнакомой еды, истощающей физической активности.
— Мир никуда не денется, — говорит он, когда я ухожу.
Следующие несколько дней я провожу в поисках информации, чего-то, что объяснило бы мне, что случилось со мной и моей мамой. Мне хочется, чтобы у меня был дневник с ее мыслями, изложенными легко читаемыми чернилами. Мне хочется, чтобы ее душевное расстройство выражалось ясно, чтобы отследить его историю и мою. Мне хочется деталей и объяснений. Мне хочется знать, почему, почему, почему? Мне нужно знать, что случилось, но она не может рассказать мне. Она слишком сломлена. А если бы могла? Помогло бы это делу?