Маргарита сощурилась, увидев, что Брэм смотрит на нее с тем самым выражением, которое заметила София. Страстно. Нежно. Однако Маргарита вдруг испугалась. Как много всего их разделяло, как трудно им еще будет вместе. И так много между ними нераскрытых тайн.
— Ты выглядишь такой торжественной, — сказал Брэм.
Она покачала головой.
— Тебе чего-то жаль?
Она немного помолчала, затем ответила:
— Нет. Нисколько, с тех самых пор, как я увидела тебя в соборе Святого Иуды.
Он посмотрел на нее с удивлением, и даже больше. С уважением, удовольствием, благоговением.
— А раньше? Ты сожалеешь о чем-нибудь, случившемся раньше?
Маргарита закрыла глаза. Ей так трудно было признать правду.
— Да.
Брэм не просил ее объяснять, и она этому была очень рада. Она и так уже во многом призналась ему. Сказать больше, открыть свои самые потаенные мысли — на сегодня для нее уже и так было достаточно.
Брэм устроился рядом с ней, обняв ее и прислонив к своему плечу. Это ее немного успокоило, она обняла его за шею, их ноги переплелись.
— Маргарита! — шепнул он спустя некоторое время, когда она уже почти погрузилась в сладкую дрему.
— М-м? — она попыталась собраться с мыслями, чтобы ответить.
— Ты мне сказала правду, что у тебя никогда не было другого мужчины?
— Да.
— Хорошо. — Она почувствовала, как он поцеловал ее волосы. — Очень хорошо.
На следующее утро Маргарита проснулась поздно и обнаружила, что Брэм уже встал. Она нарядилась в одно из тех прелестных хлопковых платьев, которые прислала София, поверх него надев объемный фартук матери Брэма. Заколов волосы и защитив руки перчатками, она взяла сбитое из деревянных досок ведро, которое использовалось раньше для корма скоту, и вышла на улицу.
Брэм уже был там, он давал распоряжения дюжине мужчин, чтобы начать перестройку дома. Маргарита немного покраснела, когда поняла, что уже слишком поздно для пробуждения. Ее сон был столь крепок, что приезд рабочих не разбудил ее. Она уже было направилась к развалинам дома, когда Брэм вдруг заметил ее. Он стянул с рук кожаные перчатки и подошел к ней. Медленная грация, присущая его движениям, скрытая сила его тела отдались немедленно эхом в ее сердце, заставив ее вспомнить, как он был нежен с ней прошлой ночью — сперва на кушетке, а позже на железной кровати, которая стояла прямо на сене.
— Доброе утро, — его голос сладостной дымкой обвился вокруг нее, словно проникая внутрь, и ей стало жарко от этого проникновения.
Он взял у нее из рук ведро, его бровь удивленно изогнулась.
— Для чего это тебе? — спросил он, глядя на перчатки и фартук и грубые кожаные ботинки.