— И тебе не хворать, — пробасил со своего возвышения Панчен — лама, указав жезлом на стул. — Присаживайся.
— Э-э-э, — опустился на него генсек, уставившись на иерарха. После чего озадаченно протянул, — так вы русский?
— Как и гуру Уваата, — изрек Кайман.
Я бесстрастно кивнул со своей подушки.
— Приятно встретить соотечественников, — тут же оживился гость. — Да еще в таком качестве!
После чего, воодушевившись, стал рассказывать об успехах перестройки в СССР, демократизации общества и прочей лаже.
Мы внимали полчаса, потом Кайман взглянул на меня (гуру кивнул), и стукнул жезлом в пол. — Короче Склифосовский!
— К-ак? — поперхнулся на слове докладчик.
— Я сказал, короче, — нахмурился иерарх. — Здесь тебе не партсобрание. Ближе к телу.
— Да вы что се..! — начал было привставать Горбачев, но тут же вспомнил где находится, и, опустив седалище на стул, с готовностью закивал лысиной, — понял.
— Реформы в Союзе провалились, — выдержав паузу, поднял я на генсека глаза. — В стране кризис и массовое недовольство. Чего тебе от нас надо?
— Всего ничего, политический прогноз, — зажав коленями руки, заерзал он на стуле.
— Ну что же, слушай, — стал перебирать оракул янтарь. — Будущее страны и твое. Может образумишься.
И далее подробно сообщил все что знал. Вплоть до Беловежского соглашения с позорной отставкой.
По мере изложения, лицо слушавшего менялось. Вначале побагровела каинова печать на лбу, затем рожа, а в конце все сменилось на бледность. Трус по натуре и по сути подлец, «Горби» смертельно перепугался.
Дело в том, что помимо прочего, я упомянул один, уже свершившийся в его биографии факт — получение взятки в размере ста тысяч долларов от американского президента. О котором тогда знали Рейган и председатель КГБ Крючков, помалкивавший до своего будущего ареста.
— И к-как же теперь быть? — дрожа брыжами, прошлепал губами генсек.
— На твоем месте я бы отработал назад или застрелился, — пожал я плечами.
— Такое невозможно, — всхлипнул он. — Запад нам поможет. А к тому же я коммунист. Это противоречит Уставу.
— Мудило ты, а не коммунист, — презрительно изрек, внимательно наблюдавший все это время за двурушником, Панчен — Лама.
— А теперь прощай, и подумай над моими словами, — добавил я. — У тебя еще есть время.
— Да-да, — часто закивал башкой любимец облагодетельствованной им Европы. После чего тяжело встал, пошаркав лаковыми штиблетами к выходу. За которым для него начиналось забвение и проклятия собственного народа.
— Плесень, — когда тихо претворилась дверь, — в сердцах харкнул на ковер Кайман. — И такие уроды правят народами?