— Яков Васильевич, папенька, ну что вы все о делах да о делах, так мы опоздаем на променад, — томно взглянув на своего кавалера, проговорила она.
— Да, Иван Васильевич, вопрос очень серьезный, и мне следует его тщательно обдумать, не будем торопиться. — Взглянув на Глафиру Ивановну, добавил: — Если вы позволите, разрешите пригласить вашу дочь на вечернюю прогулку.
— Конечно, уважаемый Яков Васильевич! Продолжим завтра наш разговор, — довольно согласился Сазонтьев.
Сын мелкого чиновника одного из департаментов Сената, Яков не слишком лукавил, рассказывая о своем родителе. Его отец действительно до конца дней своих добросовестно исполнял государственную службу и не раз удостоен был похвалы начальства. Только от своего положения коллежского регистратора дальше в табели о рангах не поднялся, недоставало ума и напористости, изворотливости и хитрости. Зато этих качеств с избытком хватало у его сына. И положенное обращение к его отцу «ваше благородие» он незаконно, но принимал к своей личности, хотя на службе не состоял. Это было преступно и строго наказывалось. Это и подвело. Громко произнесенная фраза приветствия: «Ваше благородие, господин Спиринский, Яков Васильевич!» — постарался один из прикормленных им ранее, проигравший свое состояние в карты сынок мелкопоместного дворянина Федосова, — была услышана в ресторации. Случайно находившийся там фискал герольдмейстерской конторы Сената навел справки и выяснил, что Спиринский на службе не состоит, согласно табели о рангах, дворянского звания от отца не унаследовал и именоваться подобным образом права не имеет. О чем и была написана подробная бумага и подана по инстанции. Произошло то недели три назад, но именно сегодня, когда Спиринский вальяжно вышагивал под руку с Глафирой Ивановной по Невскому, из экипажа, остановившегося рядом, выскочили двое крепких мужчин в штатском и, ни слова не говоря, скрутив руки, схватили его и, втолкнув в экипаж, увезли. Ошарашенная случившимся, буквально потерявшая дар речи, барышня так и осталась стоять одна среди гуляющих столичных бездельников и повес. Не помня себя, она вернулась в номера и, долго рыдая в истерике, пыталась объяснить родителям, что произошло с Яковом Васильевичем. Ничего понять из ее объяснений ни отец, ни мать не смогли. Только то, что на него набросились и увезли «варнацкие» рожи, как красочно описала их дочь.
Доставленный в полицейский участок, Спиринский вел себя смирно и честно объяснил свое происхождение полицейскому чину, рассматривавшему его дело. «По глупости и незнанию, не сам, а токмо со стороны его величали, не на богослужении или официальном приеме, а в ресторации при компании после пития обильного» — все эти объяснения выслушаны были и приняты во внимание. Однако ночь Яков провел в арестантской, вместе с бродяжками и ворами. Утром же, получив устное предостережение, выпущен был на свободу.