великий человечище), и что мои письма и книги до сих пор возбужденно порхают, включая мои колонки в подпольных газетах, боже мой, какой я мощный.
Он заглянул ко мне со своей старушкой и еще одним только что откинувшимся зэком и его старушкой. Он работал плотником за 15,75 долларов в час, и они приехали с севера поглядеть «Дизниленд» и меня. С собой у них было четыре банки теплого пива, и он сказал:
– Боже мой, вы и впрямь такой же урод, как на фотокарточках. – Это я и без него знал, но не знал, что добрый человек может целый час удерживать стояк и скакать на женщине трижды в день. Про язык он так ничего и не упомянул. В общем, он утверждал, что большинство преступлений – половые, у него было письмо от Уильяма Сарояна, он опирался на камин и все время расстегивал и застегивал ширинку, глядя на мою подругу. Казалось, он авторитет.
8
Я как-то вечером посмотрел Кэтрин Х. в «Стеклянном з.». Интересно, мы когда-нибудь повзрослеем, чтобы понимать, что такой тип актрисы – очень плохая актриса, а такой тип пьес – очень плохая пьеса? Снобизм и самолюбование как в игре, так и в письме – уже одного этого хватает, чтоб и близко не подходили… двух этих хватает, чтоб массы не подходили близко. Бес весть, не люблю я массы, раз очень много жил средь них – хоть и надо признать, в худших условиях. Но все равно они мелки душой и движеньем, но не мельче, а то и, быть может, не так мелки, добрей и реальней, как Кэтрин Х., Т. Уильямз и «Стеклянный з.».
Это монета с двумя орлами – или же решками, – но поскольку они друг к другу приделаны, оторваться друг от друга не могут. Массам К. Х. не нравится по должным причинам: она скверная актриса, очень фуфловое фуфло, которой сходит с рук увеченье и преувеличенье всего настоящего. А поскольку носами их суют в говно каждый день, и они очень устали, у них нет другого выбора – только воображать ее знатной дамой души и нездешности, а раз критиков пугают интеллектуальные помпоны и гирлянды, а также призрачные тени (без брижки Джо Неймита) Г. К. Честертона и Джорджа Бернарда Шоу, старины Толстого и Гоголя, Шекспира и Пруста, они опасаются идти против тошнотворного и очевидного, потому что признай они, что это дрянь, то обман и неисправность на этом закончатся, и они тоже потянутся вместе с массами на «Ягодную ферму Нотта» в воскресенье или станут переживать за Супер-Кубок или супер-горшок, или пот (вонючий) под мышками.
Столетия уйдут на то, чтобы убрать с дороги Хепбёрнов и критиков, оттого-то оно все и грустно, более чем грустно: всякая наша жизнь едва ли складывается из столетий, и убивают нас не Никсоны и Гитлеры, а интеллектуалы, поэты, ученые, философы, профессора, либералы, все наши друзья – или, уместнее, ваши друзья.