— Что ж я могу сделать, если об этом нигде нельзя писать? — спросил Херделя. — Я бы протестовал.
— Это к лучшему, что тебе негде писать об этом, малыш, ибо с тобой разделались бы в два счета: выслали бы из Румынии, как любого нежелательного иностранца.
— Меня? Я в Румынии иностранец? — со снисходительной иронией улыбнулся Титу.
— Не забывай, малыш, что у тебя нет румынского подданства, хоть ты себя и считаешь самым настоящим румыном. Следовательно, как только сочтут, что ты представляешь опасность для общественного порядка, тебя будут рассматривать не как брата, а как врага, со всеми вытекающими отсюда последствиями… Но не волнуйся!.. Через недельку-две только в трибуналах сохранится память о вчерашнем мятеже, ибо там будут судить десятки тысяч крестьян, которых приволокли отовсюду и забили ими тюрьмы всей страны… А остальные будут довольны и даже останутся в выигрыше. Тех, чьи поместья разграблены, государство срочно и с лихвой вознаградит, чтобы они могли восстановить и даже улучшить свои хозяйства. А мужики, если они будут вести себя смирно, получат новую лавину речей, посулов и пустозвонства… Не следует забывать, что в ближайшем будущем парламент распустят и состоятся новые выборы…
И впрямь, дней через десять даже сам Рошу больше не упоминал о крестьянских волнениях. Газеты уделяли все больше внимания выборам. Лишь кое-кто, главным образом газеты политических партий, требовали выявить и примерно наказать подстрекателей. Весна пробуждала в столице новую жажду жизни. Летние рестораны готовились к открытию. Кофейни и трактиры заполоняли тротуары, выставляя столики под открытое небо. На Каля Викторией, между бульваром и королевским дворцом, прогуливались красивые женщины, словно помолодевшие в своих соблазнительных туалетах. Фланирующие молодые люди обменивались на тротуарах обычными призывами: «Любовь моя», «Куколка»…
Титу Херделя проводил сейчас дома мало времени, хотя комната у него была славная и уютная. Как-то после обеда, когда он взялся было за интересную книгу, к нему нагрянула в гости госпожа Александреску в сопровождении улыбающейся Мими. Их приход удивил Титу. Его бывшая хозяйка объяснила, что заглянула к нему просто потому, что им было по пути и ей захотелось повидать своего старого жильца, всегда такого любезного, но главным образом потому, что ее донимала Мими: «Пойдем, мамочка, навестим его, увидим, не забыл ли он меня!»
Затем она завела речь о Жане, обругала его негодяем и подлецом, рассказала, что он поступил по-хамски, — в один прекрасный день просто не пришел, а прислал эту развалину, своего отца, и тот объявил ей, что их связь окончена. Ну и скандал закатила она им всем, они ее и на том свете не забудут!.. Мими, бедняжка, с первого дня терпеть не могла Жана, он всегда казался ей самовлюбленным эгоистом, не получившим того тонкого воспитания, которое самой Мими дала ее мамочка. Но она, наивная, как любая честная женщина, ни на что не обращала внимания и доверилась словам Жана. Обиднее всего то, что из-за его подлой и чахоточной сестры она разлучила два любящих сердца. Ведь Мими, нежный ангелочек, еще в первый день открыто заявила своей любящей и ласковой мамуле: «Мамочка, твой жилец очень симпатичный!» И с тех пор ну просто не сосчитать, сколько раз Мими ей повторяла: «Мамочка, я люблю его!» А теперь с божьей помощью Мими наконец обрела свободу, да и она сама избавилась от Жана, так что…