Он в тот день дал понять, что не обманут. Почему Хелина не осознала этого? Не может быть, матушка слишком умна. Или поняла прекрасно и расчет был на что-то другое? Не на отцовские чувства, совсем нет. Она… продавала меня?
Только одна лихорадочная мысль металась в опустевшей голове: живой не дамся.
— Но почему вы подыграли ей, сир, и признали меня наследником, если всё знали?
— По нескольким причинам, и первой стало желание переиграть Хелину и наказать за попытку обмана. Ты — единственное, что у нее оставалось, и я захотел отобрать. Вторая причина — мне было плевать, есть у меня наследник или нет, зато успокоились мои подданные.
Я обомлела. Разве может государь заявлять подобное? Ему было плевать на судьбу страны, как какому-то… безродному бродяге?!
— Но почему?
Кривая усмешка обезобразила его лицо. Оставив вопрос без ответа, он поднялся, прошел к столику, трясущимися руками налил из кувшина вина в кубок и выпил залпом. За это время я все-таки укатилась с ложа и грохнулась на пол, почти выпутавшись из покрывала. Хотела шею свернуть — не получилось. Трудно это, когда всю жизнь учат не сворачивать себе шею при падениях.
Встала, стараясь не опираться на порезанную ступню. Еще бы руки как-то развязать. Жгут — не веревка, им плотно не свяжешь, и узел уже ослаб.
— Лэйрин, прекрати, — Роберт наполнил оба кубка. — Если я тебя до сих пор не убил, то тебе уже не надо бояться за свою жизнь.
— А я и не боюсь… за жизнь… — прошипела я, пытаясь выдернуть руки из пут. Запястья саднило: кожа содралась. На раненую ногу все-таки ступила, шарахнувшись, когда король подошел вплотную, и от боли в голове помутилось. Упала неудачно: перед глазами оказался матрац. Тоже львами в коронах заткан, как и покрывало.
Роберт перевернул меня, приподнял мне голову и поднес к губам кубок, отвратительно пахнувший вином.
— Пей.
Я набрала жидкость в рот, борясь с тошнотой, и выплюнула ему в лицо. Заработала оплеуху. Кажется, я нашла отличный способ свернуть себе шею.
Роберт, гневно сверкнув глазами, тут же смягчился и приложил ладонь к моей горевшей болью щеке, и, странное дело, боль словно втекла в нее, а щеке стало прохладно.
— Не делай так больше, Лэйрин. Я все-таки король.
Он заставил меня отпить из кубка, я закашлялась, из глаз наконец-то брызнули слезы, и силы разом кончились. Стало все безразлично. А Рагар так и не пришел и не спас меня. Несколько насильно влитых в меня глотков вина кружили голову.
— Успокоилась? — король, допив вино из моего кубка, поставил его на пол, усадил меня, прислонив к спинке ложа и натолкав под спину подушек. Сел рядом так, чтобы видеть мое лицо. — Тогда послушай. Самой важной стала третья причина, по которой я согласился подыграть Хелине. Это ты. Когда я тебя увидел на мосту… у тебя были жуткие глаза, Лэйрин. Таких глаз я не видел даже у больных волков в зверинце. Безнадежность без единого просвета. Застарелая тоска, какой не может быть у ребенка десяти лет. Изуродованная душа. И ради чего? Я решил спасти тебя от твоей матери. Если бы ты не убила тогда моего коня, то выросла бы нормальной девушкой.