Сегодня Борис уже должен закончить работу. Старый книгочей из местных, ведьмак с весьма скромными способностями предпочитал зарабатывать руками, а не магией. Говорят, он хороший наставник, скорее, теоретик, чем практик. Старше, чем Семеныч, он был болтлив и совершенно не стеснялся своего не очень почетного в мире нечисти ремесла плотника.
Я потянулась и принюхалась, бабка пекла блины. Баловала она не меня, а нашего работника. Борис не возражал, иначе с чего бы ему возиться с почти готовой лестницей целую неделю, и она до сих пор «почти» готова. Я выглянула в окошко. Последний день очередного десятидневного лета, тепло еще не покинуло наши края.
Настроение упало. Я поморщилась, вспомнив, какое событие запланировано на вечер. Первое собрание опор стёжки полным составом. Мечта мохнобрового осуществилась, Кириллу не пришлось присылать в Юково чужака. Не знаю, есть ли в этом моя вина или так совпало. Парень молчал, старик не выглядел особо довольным головокружительной карьерой своего водителя, но делала хорошую мину при плохой игре.
Собрание, повестка дня, голосование, решения, которые нужно до зарезу принять. Явка обязательна. Насыщенный будет день — бабка, блины, лестница, хлам на чердаке и сходка в подвале.
С завтраком я справилась, как и с обедом. Лестницу приняла, согласившись с плотником, пусть объект готов к эксплуатации, но далек от совершенства. Я с трудом представляла, что привлекает его в полубезумной старухе, выглядевшей лет на пятнадцать старше него, тогда как в действительности он опережал Марью Николаевну чуть ли не на столетие. Но особых причин мешать общению не видела и, оставив стариков в гостиной, поднялась по пахнущей деревом лестнице на чердак.
И первым делом громко чихнула. За три года я заглядывала сюда раз пять от силы. Пыль, грязь, рухлядь, которую я бы выкинула не глядя, всем скопом, если бы не бабка. Я обогнула пузатый комод, в котором не хватало ящика, прошла мимо нескольких разномастных лыж, картонных коробок, на которых стоял патефон с ручкой, такому место в музее. Справа — что-то похожее на гигантские пяльцы или ткацкий станок, между деревянными рейками зажат пыльный кусок ткани с незаконченным рисунком. Ржавая лопата, грабли со сломанным черенком, прочий мусор. А вот это я уже где-то видела, жаль, не помню где. Туалетный столик на тонких ножках. Я провела рукой по деревянной поверхности, на пальцах остался черный след. Многолетняя пыль покрывала все, чем заставили столешницу. Две пол-литровые банки с высохшим неопределяемым содержимым, старые журналы мод, потрепанные и с загнутыми краями, коробка, в которой что-то звякнуло. Попыталась сдуть пыль, закашлялась, поднявшееся облако осело в носу. Центральная часть столика поднималась, обнажая гладкую поверхность зеркала. В свете, падающем сквозь большое, но давно немытое окно, я без труда разглядела свою круглую физиономию, торчащие в живописном беспорядке волосы, на правой щеке — серое смазанное пятно, на футболке — пыльные отпечатки, в голове — паутина. Золушка во плоти, гороха, который надо перебирать, не хватает. Зеркало было целым, это радовало, так как я уже знала, куда поставлю раритет, после того, как приведу в порядок. Бабкина мания оказалась заразной. Я выдвинула правый ящик, внутри лежала крышка от банки, в которой раньше хранилось что-то липкое, так как отодрать кругляшок от дерева не удалось. В левом — ворох бумаг. Несколько писем, перевязанных бечевкой, пожелтевшие конверты, адрес, написанный красными чернилами крупными круглыми буквами. Я отложила их в сторону, пусть чужая жизнь останется чужой, хотя название населенного пункта запомнилось — Итварь. Наверное, из-за вычурной заглавной «И». Остальные бумажки валялись как попало: список покупок, мятый чек из магазина, листы отрывного календаря за 1973 год, желтые обрывки газетных страниц с жирными буквами, страницы какой-то книги, напечатанные мелким шрифтом, чистые листы в клетку, карандаш. Под одну из ножек была подложена согнутая в несколько раз картонка, столик хромал.