— Раскаяние — это не так интересно, — протянул Кирилл, отпуская меня.
Тём, получивший молчаливую команду, тут же отвернулся.
— Зачем ты пришел? — голос звучал хрипло, — не за этим же?
— Не заставляй меня доказывать обратное, — любезно ответил он, снова взяв со стола кружку, охотник дернул головой. — Мне тут подали прошение на переселение. Решил лично озвучить твоей гостье ответ.
— И какой? — я, не удержавшись, посмотрела в сторону спальни, за дверью было тихо.
Будь это простое согласие или простой отказ, он бы не пришел. Ни ради нее, ни ради меня. Я уже давно не тешу себя иллюзиями, давно перестала считать любовниц, слухи о которых разносятся по нашей тили-мили-трянции быстрее ветра, давно кончились слезы, ушли мечты, оправдания, что я придумывала для него, казались смешными.
— Зависит от того, насколько она хочет жить.
Мы стояли друг напротив друга, глаза в глаза, мои ореховые против его голубых. Я знала, о чем должна спросить, знала, что ответ мне не понравится.
— Очень хочет, — я обхватила себя руками.
— Тогда все отлично, — он улыбнулся, правда, глаза остались ледяными. — Все, что от нее требуется, это отказ от сына. С нее — отказ, с меня — разрешение.
— Это невозможно.
— Отец заберет ребенка в любом случае. Ты знаешь наши законы.
— Он не твой? Не ты его отец? — мой голос дрогнул.
— Ревность? Я польщен. И разочарован. Со своим ребенком я буду с момента, когда он впервые откроет свои глаза, и до того, как закроет мои.
Я выдохнула, только сейчас заметив, как сильно сжала кулаки в ожидании ответа. Что ж, уже лучше. Я бы не перестала помогать Миле в любом случае, но так на самом деле легче. Кирилл молчал, глядя в пространство перед собой.
— Значит, так, — он схватил меня за подбородок, рывком поднимая голову, — даю вам время до полудня. На поцелуи, сопли, слезы. Затем она должна отнести ребенка старику. Это и будет ее отречением, ни громких слов, ни подписей на бумагах. Взамен получит разрешение жить здесь. Хочет — пусть остается, хочет — убирается к людям. Ее в любом случае не тронут, я распоряжусь.
— Нет. Никто не посмеет поднять на нее руку, ребенку месяц. Я знаю наши законы.
— Думаешь? Даже если на кону будущее рода?
— Не понимаю тебя.
— Знаю, — он небрежно провел пальцами по щеке, — иногда я жалею об этом.
На мгновенье он прижался лбом к моему лицу и отступил. Я ждала холода, равнодушия, высокомерия, даже похоть в какой то мере была ожидаема. Но эта мимолетная ласка не вписывалась ни в одну из реальностей: ни в его, ни в мою.
Я растерялась. Кирилл отвернулся. Тём встал и пошел к двери. Разговор окончен.