Сам базар был музыкой. Пели торговцы, нахваливая свой товар. Пели нищие возле северных, западных, восточных и южных ворот. Пели мухи и осы над прилавками. Пели перепелки в плетеных клетках и дикие горлянки — на стенах и крышах. Пело солнце, пробиваясь сквозь навесы.
Но лучше всего пели глиняные свистульки, его первые игрушки.
И еще пела глина, любовь к которой он унаследовал от отца. С трех лет он лепил маленьких птиц, рыб и собак. Вначале показали сестры, как делать, потом сам начал, из приарычной глины.
«Буль! Буль!» — пел арык.
«Бульбуль!» — звал его отец. Бульбуль поворачивал обритую голову с чубчи-ком. Так стригли всех детей на базаре.
В четыре года он лишился матери. Похороны поразили его своей красотой.
На следующий день он вылепил из глины маленькую мать и погребальные носилки. И долго играл с ними. Потом похоронил глиняную мать возле арыка, где росла мята.
Базар не заметил этого вторжения смерти и пел по-старому. В рядах зеленщиков пахло сыростью. У восточных ворот сидели торговцы старой книгой, пили чай и отодвигали самые ветхие рукописи от солнца. Это были ученые люди в калошах, парчовых тюбетейках и толстых очках. Парикмахер Уриэль брил клиента перед засиженньш мухами зеркалом. Из грузовика выгружали капусту. В зеленоватых лужах валялись пьяные.
Бульбуль лепил фигурки зеленщиков, торговцев книг, Уриэля и грузовик с капустой. Пьяных он не лепил, он их немного боялся.
Когда лепил, начинал петь. Его голос привлекал внимание покупателей, они задерживались и покачивали головами. Его пение вплеталось в пение базара, гул насекомых, стук топора из мясных рядов и лязг ножниц из зеркальной комнаты Уриэля.
В шесть лет ему сделали обрезание, он кричал так, что, казалось, весь базар должен был слышать. На следующий день начал лепить птиц и животных с мальчуковым отростком, обрезанным, как у него самого. Получалось похоже. Отец побранил его. И пошел показывать гончару, потом встретил знакомого мясника… К вечеру весь базар говорил о тоги, какой способный у свистульщика сынок растет. Надежная смена отцу.
Наступила весна, фруктовые ряды заалели клубникой. Бульбуль лепил из глины, пел, дрался с Базарбаем, сыном гончара, снова пел.
Так он дорос до школы.
Школа находилась в одной остановке от базара и была русской. Там уже учились братья и сестры. Уриэль постриг его перед школой, ущипнул за щеку и обрызгал своим жгучим одеколоном.
После базара школа показалась Бульбулю серой и страшной. Он затаился.
Если б жива была мать, он пожаловался бы ей. А так приходилось жаловаться отцовской глине.