На следующий день после ареста Бовкуна этапировали в Москву. Его поместили в Сухановской особой тюрьме НКВД.
Там держали ограниченное число высокопоставленных в прошлом политических заключенных.
В 1937 году, при Ежове, для содержания подследственных и осужденных за контрреволюционные преступления по всей стране стали создавать так называемые внутренние тюрьмы, подчиненные 10-му отделу Главного управления госбезопасности НКВД СССР. Центральный аппарат наркомата использовал четыре тюрьмы: Внутреннюю тюрьму на 570 заключенных, Бутырскую – на 3500, Лефортовскую – на 625 и Сухановскую – на 225 мест.
Положение о внутренних тюрьмах НКВД, принятое в 1939 году, в частности, запрещало извещать родственников о смерти подследственных и выдавать им трупы для похорон…
Одновременно с Бовкуном в Сухановке уже почти два месяца находились сам бывший нарком внутренних дел Ежов (его арестовали 10 апреля 1939 года) и его бывший первый заместитель Фриновский (его арестовали 4 апреля). С Ежовым и Фриновским Ивану Тимофеевичу устроили очную ставку. Они сидели два месяца и уже давали любые показания, нужные следователям. Бывшие руководители наркомата внутренних дел рассказали, что недавний резидент внешней разведки в Китае Бовкун-Луганец-Орельский был членом антисоветской организации, которой они руководили.
Если судить по следственному делу, Бовкуна допрашивали только один раз. А в тюрьме он провел больше месяца. Видимо, допрашивали его не раз, но протокол не составляли.
А тем временем к жене Бовкуна явился работник НКВД, передал привет от мужа и сказал, что Иван Тимофеевич просит немедленно выехать к нему в Цхалтубо. Она, напуганная молчанием мужа, сказала, что должна дождаться весточки от него. Тут же пришла телеграмма, им подписанная. Но слова были какие-то чужие. Не так он обращался к жене, не так писал телеграммы. И, кроме того, он посылал только «молнии», чтобы сразу доставили. А в НКВД сэкономили – послали простую.
У Нины Валентиновны случился нервный припадок. Приехал врач из ведомственной поликлиники и вместо помощи стал на нее кричать:
– Вы должны немедленно ехать к мужу…
Ей сразу же доставили билет. 20 июня она покинула Москву. Больше никто из родных ее не видел. Она обещала дать с дороги телеграмму. Телеграммы не было. А через три дня после ее отъезда чекисты приехали с обыском – сначала на дачу, потом на городскую квартиру. Забрали именное оружие Ивана Тимофеевича, его документы, переписку, фотографии. Московскую квартиру опечатали.
А 28 июня новый поворот этой запутанной истории. Вдруг появились два чекиста и передали привет из Цхалтубо. Родители Нины Валентиновны недоуменно рассказали об обыске, об опечатанной квартире. Чекисты, посмеявшись, сказали, что это ошибка и распечатали квартиру. Через день от Нины пришло письмо, написанное ее рукой, бодренькое, успокаивающее – они прекрасно отдыхают, играют в теннис, гуляют. Но в тексте была фраза, о которой она, предчувствуя неладное, договорилось с сестрой: «А как там ребята? Вероятно, дерутся, по своему обыкновению?»