У читателей может возникнуть законный вопрос: как я умудрился стать начальником. Так вот: именно комиссар Палму упорно подбивал меня продолжать юридическое образование. «Для тебя это как раз то, что надо, — говаривал он. — А статьи закона способен вызубрить кто угодно, даже ты». Тогда мне и не снилось, что когда-нибудь — хоть временно — я смогу занять место нашего шефа, стану главнее самого комиссара! Повторяю: именно Палму заронил эту идею в мою голову.
То есть он прозрачно намекал на это. «Не хотелось бы, — сказал он как-то задумчиво, — чтобы на место шефа, когда я уже буду старым, пришел какой-нибудь еще больший болван, чем ты. Хотя такого, конечно, трудно найти. Но все же возможно, учитывая, что времена меняются. А с тобой я мог бы спокойно продолжать работать, не ожидая щелчка по носу».
И я, правда, никогда не думал щелкать его по носу, никогда! Но ведь и у меня нервы не канаты. И я однажды в сердцах намекнул-таки ему, что у нас незаменимых работников нет. В то время я уже был вице-судьей и вовсю заседал на сессиях уездного суда…
Но до сих пор у меня мороз дерет по коже, когда я только слышу это слово — «бродяга»!
В то утро я пока еще не подозревал, в какую попал передрягу. Напротив, с удовольствием выпив чашечку кофе и обе бутылки воды, я перелистал газеты, чтобы убедиться, что наш бренный мир по-прежнему стоит на краю пропасти и даже продвинулся еще немного к самой кромке, так что уже почти висит, просмотрел рапорты и подумал, что все у меня, в общем, неплохо, хотя вчера вечером и затянулась утомительная репетиция нашего полицейского хора, а потом мы еще задержались, чтобы окончательно решить, поедем ли с ответным визитом в Копенгаген, и опять придется еще раз собраться — уже для обсуждения самой поездки. Я поднялся из-за стола и с приятностью для себя отметил, что над узким ущельем Софийской улицы солнышко прорвало пелену и ярко светит в безоблачной осенней синеве.
Хорошо жить! С радостным сердцем я раскинул руки и тихонько, пробуя голос, запел: «Великое чувство, священное чувство навеки останется в сердце моем…»
Я пел негромко, да и стены в нашем древнем здании изрядной толщины, но когда я прочувствованно тянул «мое-ем», то увидел, что в кабинете стоит комиссар Палму и смотрит на меня с неприятным выражением на лице. Что и говорить, прискорбно иметь посредственный слух, да и голос тоже не ахти какой. Поэтому иногда он просто не может удержаться, чтобы не отпустить какое-нибудь ядовитое замечание по поводу моего увлечения хором.
Конечно, это зависть, но нужно войти и в положение стариков: каково им всю жизнь оставаться на уровне простых хористов, в то время как солистами становятся мальчишки! Или сознавать, что для разучивания новой хоровой песни требуется высокая одаренность, какой у них, скажем, нет, а у меня есть! Разумеется, для того чтобы слить все голоса в единый голос хора, требуется большая и напряженная работа, но именно это и увлекает нас. И не такое уж это плохое увлечение, смею вас уверить! У взрослых мужчин встречаются куда худшие увлечения, много, много худшие!