Достоевского. Ассоциация нелепая, но я не могла избавиться от нее. И я побаивалась, что кто-нибудь обратит внимание на мое слишком заинтересованное, изумленное лицо, лицо лишнего постороннего зрителя. Я боялась, что меня заметят и попросят удалиться. Я завидовала Альфскому. Он сидел так, будто ничего не видел и не слышал, иногда зевал, перелистывая бумаги.
Так и случилось! Вдруг раздался голос надоедливого белолицего лысого:
— Товарищи! Здесь же есть посторонние… не члены ЦК… просто технические работники. Надо, чтобы они удалились. Нельзя же…
В первый раз маршал открыл рот и четко выговорил:
— Это мои люди… вполне проверенные. Кроме того, неужели вы думаете сохранить в секрете этот позорный гвалт?
Все замолкли. Свиноподобный шар взглянул на маршала с надеждой, старик — с ожиданием.
— Ваше мнение… мнение выдающегося военного руководителя. Как? Будет война? Очень опасно положение?
Эти вопросы, к моему великому удивлению, высыпал все тот же шарообразный.
Я озадаченно подумала:
«Да сами они, без военных руководителей, неужели ничего не понимают? Ведь они — политики, дипломаты».
— Да, если не принять кардинальных мер, если не пойти на резкую перемену всей внешней и внутренней политики, если не пойти на крупные уступки, война неизбежна, — при всеобщем молчании ледяным тоном заявил маршал.
Даже слышно было, как все вздрогнули, а толстяк забормотал:
— Ну и пусть. Мы войны не боимся. Рано или поздно война должна быть. Конечно, лучше, если бы не сейчас, но что делать? Мы очень сильны. То ли еще мы видали. Народ с нами, и мы победим.
Снова общее движение, но уже очень недовольное, протестующее. Послышались резкие реплики… не в полный голос.
— Здесь не митинг.
— Порет чушь.
— Не с корреспондентами разговариваешь.
Маршал жестко взглянул на толстяка. Тот сразу осел, как будто из него начали выкачивать воздух.
— Народ слишком много жертвовал. Народ только и делает, что жертвует. Он и сейчас не откажется, пойдет на жертвы. Но что мы дадим народу за его жертвы? Кроме того, не забывайте, что нас окружают братские страны, — маршал холодно улыбнулся, — которые жертвовать не захотят. Мы, разумеется, вслух не высказываем это, но любой из нас… да и любой советский гражданин очень ясно сознает это.
— Позвольте, как же? Страны народных демократий не пойдут с нами? — с отчаяньем взвизгнул толстяк. — Они не имеют права. Они связаны договорами… И ведь там наши войска все-таки.
— Вот, вот! Связаны. А сейчас они эту веревочку оборвут, — еще холоднее и спокойнее возразил маршал.
Секунда общего оцепенения. Некая немая сцена. Ее нарушил глупый, жалкий и смешной возглас лысого, большелицего, круглоглазого: