Непонятная росла девочка. Активную, энергичную Валентину зачастую раздражала её замкнутость. Порой она и не знала, как подступиться к дочери, подсылая в качестве парламентария Андрея.
— Там у Рясковых, кажется, банкет. Сюда слыхать, — кивнул Андрей Дмитриевич на потолок. Этажом выше жил одноклассник Риты.
— Дискотека. Валерке тринадцать исполнилось, — не отрываясь от учебника немецкого языка, пояснила Полина.
Ласточкин присвистнул:
— Оригинальное хобби. Сейчас все в английский уперлись.
— При чем здесь хобби? Интеллигентный человек не имеет права отрываться от своих корней. — Она упрямо замолчала.
Ласточкин приумолк, размышляя, что имела в виду эта странная девочка. Свитер удручающего вида: обвислый, серый, волосы связаны кое-как, ноги в шлепанцах на шерстяной носок деревенской вязки. Наверху идет пляс, кипят любовные страсти, а она выписывает неправильные немецкие глаголы в узкую разлинованную тетрадь.
— Тебе лучше заниматься по хорошему лингофонному курсу, — посоветовал Ласточкин. — Я принесу.
Полина повернулась к отцу.
— Не темни. Я все знаю и не понимаю, из-за чего взрослые столько хитрят и наворачивают целую гору всяких глупостей. — Она в упор смотрела на отца исподлобья своим пристальным, казалось, насквозь все видящими фиалковыми глазищами.
— Мы никогда не врали и не пытались внушить тебе, что я биологический отец. Глупо… — Ласточкин пожал плечами. — Не знаю, как надо любить родных детей, но я сильнее не умею. Ты — моя. Вот и все.
— Ты тоже, папка, мой. Самый настоящий и самый единственный. Но… Ведь был ещё кто-то… И я знаю, кто. Урмас — наполовину эстонец, наполовину — немец. Его мама любила фашиста и родила мальчика. Их очень стыдили. Тогда было такое время. Наверно, он поэтому и вырос злой и чужой. Мне мама это сказала, чтобы я никогда ни о чем не жалела. А я, наоборот, стала его жалеть… Нет, ты не подумай, мне чужой дяденька совсем не нужен. Ни про него, ни про того фашиста-дедушку я ничего знать не хочу… — Полина поджала губы и опустила глаза.
— Ну почему обязательно фашист? Возможно, этот человек был разведчиком, работал на Красную армию. А может, обычным солдатиком-мальчишкой, ненавидящим Гитлера… Ты же много читала и знаешь курс жизни вырисовывается иной раз с такими загогулинами… Сплошные недоразумения. И никто вроде не виноват.
— Знаю. И никого не осуждаю… Ни его, ни маму. Ни их… — Она кивнула на потолок. — Вообще-то Валерка меня пригласил, но ему Татка Звонарева нравится… А мне никто. У нас в школе все мальчишки противные.
— Верно. Буквально ни одного я бы не взял в свою группу, — живо согласился Ласточкин, которого внезапно осенила светлая и настолько очевидная мысль, пренебрегать которой до сих пор мог только сугубо эгоистичный, целиком зацикленный на себе дубина. Полюшка-малышка становится девушкой! Закомплексованной, скрытной, готовящей себя к некой одинокой жертвенной судьбе… Елки-палки! Он ещё клялся ей в отеческой любви! Андрей Дмитриевич подсел к дочери: