И только здесь журналисты подобрались к тому факту, что полиция не сумела найти Димитриоса. Что и неудивительно. Полиция не собиралась рассказывать прессе, что провела аресты исключительно благодаря досье, любезно предоставленному неким анонимным доброжелателем, который, видимо, и был главарем.
И все же Латимер огорчился, поняв, что знает больше, чем газеты. Он уже хотел отложить подшивку, но тут его внимание привлекла иллюстрация: неясная репродукция фотографий трех заключенных. Их вели в суд сотрудники полиции, к которым они были пристегнуты наручниками. Все трое отвернулись от камеры, однако наручники не позволили им спрятать лица.
Латимер уходил из редакции газеты в более приподнятом настроении, чем пришел.
В отеле его ждало сообщение. Мистер Питерс обещал зайти за ним в шесть часов вечера.
Толстяк прибыл чуть позже пяти тридцати и бурно поприветствовал писателя:
— Мой дорогой мистер Латимер! Не могу выразить, как я рад вас видеть. Наша последняя встреча прошла при таких неблагоприятных обстоятельствах, что я едва ли смел надеяться… но давайте поговорим о более радостных вещах. Добро пожаловать в Париж! Как вы доехали? Отлично выглядите. Что вы думаете о Гродеке? Он мне написал, как вы были очаровательны и милы. Хороший малый, правда? А его кошки!..
— Он очень помог. Пожалуйста, присядьте.
— Я знал, что так и будет.
Для Латимера приторная улыбка мистера Питерса была похожа на приветствие старого, но неприятного знакомого.
— Он тоже напустил тумана и посоветовал поехать к вам в Париж.
— Правда? — Мистеру Питерсу это, похоже, не понравилось. Его улыбка немного поблекла. — А что еще он сказал?
— Что вы умный человек. Мне показалось, его позабавило то, что я о вас говорил.
Мистер Питерс осторожно примостился на кровать. Улыбка его почти исчезла.
— А что именно вы сказали?
— Он настаивал, чтобы я объяснил, какие дела нас связывают. Я рассказал все, что смог. А так как я ничего не знаю, — язвительно продолжил Латимер, — то решил довериться этому человеку. Напомню, что я все еще в полном неведении относительно вашего изощренного плана.
— И Гродек вам не сказал?
— Нет. А мог?
Мягкие губы снова растянулись в улыбке. Как будто какое-то мерзкое растение развернуло свое лицо к солнцу.
— Да, мистер Латимер, мог. То, что вы мне сказали, объясняет дерзкий тон его письма. Я рад, что вы удовлетворили его любопытство. Богатые так часто жаждут чужих вещей в нашем мире… Гродек — мой дорогой друг, но только потому, что знает: нам помощь точно не нужна. Иначе он мог бы прельститься шансами на прибыль.