До сих пор у Нины еще оставалась надежда, что все случившееся — чья-то чудовищная ошибка. Ужасная, непоправимая, но — ошибка. Ее Саша не мог быть убийцей. Его подставили, оклеветали. И его уничтожили, чтобы он не смог оправдаться.
Но вот сейчас она сама слышала, что раненные во время покушения водитель и телохранитель смогли опознать убийцу. В это трудно поверить. Сколько раз Нина видела в кино, как действуют настоящие киллеры! Они надевают парики, накладные усы и бороды, они полностью меняют свой облик. Как же их можно опознать, да еще после смерти?
Нет, никому нельзя верить, решила она в который раз. Верить можно только тому, что ты видела собственными глазами. Именно поэтому ни один адвокат в мире не сможет оправдать Ивана Бобровского перед ее судом. Потому что она сама, своими собственными глазами видела, как он привел в ее дом тех, кто убил ее мужа и разрушил всю ее жизнь.
Ночь пролетела незаметно, и в первых лучах рассвета Нина увидела зеленые купола и белые стены церквушки, стоявшей на холме, за которым она свернула к родной деревне. Вот и крыша материнского дома, краснеющая между кронами старых яблонь.
По деревенской улочке навстречу Нине двигалось пестрое стадо. Мычание коров и звон бубенчиков разбудили Петьку, и он приподнялся, выглядывая в окно.
— Смотри, мам, вон Клякса! А вон бабушка!
Нина увидела мать, и сердце ее сжалось от любви и жалости. Мама, в телогрейке, накинутой поверх ночной сорочки, стояла на крыльце и, приложив ладонь к щеке, разглядывала подъезжающую машину. Наконец, узнав дочку за рулем, она спустилась с крыльца и заторопилась, открывая ворота, чтобы пропустить «вольво» во двор. Но Нина остановилась у плетня.
— Приехали! Хорошие мои! — плача, приговаривала мама, обнимая то Нину, то Петьку. — Устали в дороге, пошли скорее в дом! Я как знала, тесто поставила, пирожков сейчас напечем.
— С вишней? — сонно спросил Петька.
— Да с чем захочешь, с тем и напечем! Родненькие вы мои…
Нина поставила чемодан посреди комнаты, огляделась и подтащила его к печке. Она знала, что Петька будет спать здесь, а не в мягкой кровати. Кровать — это городское баловство, а здесь, в деревне, он имел право занимать все темное и теплое, пахучее пространство на русской печи. И этим правом он моментально воспользовался. Забрался наверх, повозился немного и уже через минуту засопел, заснув под своим любимым лоскутным одеялом.
Пока мама собирала завтрак, Нина сидела над раскрытым чемоданом, перебирая и прикладывая к лицу детские рубашки и носочки. Ей хотелось запомнить и унести с собой этот запах…