Литовская поправила очки и, поднеся удостоверение совсем близко к лицу, начала читать.
— Да, слушаю. — Она вернула документ Игорю. — Чушь какая... милиция, бандиты... Вы не ошиблись?
— Нет, — сказал Игорь твердо, — может быть, мы поговорим в комнате?
— Конечно, конечно, проходите. — Хозяйка отступила, освобождая дорогу.
— Кто еще есть в квартире?
— Я одна.
— Останьтесь здесь, — повернулся Игорь к оперативникам, — если что...
— Понятно. — Никитин вынул из кармана пистолет.
Литовская с нескрываемым ужасом посмотрела на оружие.
— Это? — спросила она. — Зачем это?..
— Для порядка, — усмехнулся Никитин, — для полной, значит, расколки.
Игорь резко повернулся и так посмотрел на него, что тот немедленно спрятал оружие.
«Сволочь, — подумал Муравьев, — не человек, а музей пороков, ну погоди, вернемся на Петровку...»
— Так куда мне пройти? — продолжал он вслух, обращаясь к хозяйке.
Женщина повернулась и пошла в глубь квартиры. Стараясь ступать по постланной на полу вышитой дорожке, Игорь шел за ней, пораженный блеском натертых воском полов. Он не мог понять, как она в такое время одна может поддерживать в квартире идеальную чистоту. Они вошли в комнату, больше напоминавшую музей. Здесь тоже было много книг, но не это поразило Игоря. На стенах висели акварели. Пейзаж, изображенный на них, был однообразен и суров. Льды. Бесконечные. Уходящие к горизонту. Но именно в этом однообразии и была какая-то мрачная красота, заставлявшая смотреть на них неотрывно.
— Вы любите живопись? — поймала его взгляд Литовская.
— Очень, но такое я вижу впервые.
— Это рисовал отец. Он всегда говорил, что нет ничего прекраснее и величественнее льдов.
— Мне трудно судить, но то, что я вижу здесь, очень здорово. И страшно. Только теперь я понял Амундсена. Помните, он сказал: «Человек может привыкнуть ко всему, кроме холода». На них даже глядеть зябко.
— Я привыкла, — Литовская сняла очки, — привыкла и полюбила этот Север.
— А разве есть другой?
— Конечно. Каждый все воспринимает индивидуально, даже ваш визит. — В голосе ее не было прежней растерянности.
— Я понимаю вашу ироничность, но хотел бы заметить, что наша служба не менее важна и полезна, чем любая другая. Только вот нарисовать нам нечего.
— А как же ваши типажи? Система Ломброзо?
— Слава богу, в нашей стране отменили галереи ужасов. Пусть люди лучше смотрят хорошую живопись. Так вот, — Муравьев улыбнулся, — мы и размялись. Теперь перейдем к делу. Кстати, вы позволите мне снять полушубок?
— Ради бога, если вы не замерзнете, глядя на пейзажи.