Этот вопрос был покрыт тайной.
«А какое, собственно, мне дело? — думал Володин, занимаясь текущими делами, которых у «важняка» всегда предостаточно, — раз допрашивает, значит, есть какие-то причины…»
И все же червячок профессионального любопытства понемногу точил следователя. Кроме того, Апарин хоть немного, но задевал его самолюбие, — в конце концов, именно следователь Евгений Володин вел дело Вадима Лучинина, и существование каких-то непонятных фактов, о которых беседовал с хакером Константин Апарин, возбуждало естественное любопытство следователя.
Чем дальше — тем больше. На протяжении всего дня Евгений Николаевич несколько раз возвращался к этому вопросу, и в конце концов мысль о том, что же все-таки пытался выяснить Константин Апарин, так прочно засела у него в мозгу, что он уже совершенно не мог от нее отделаться.
«Что я ему, мальчишка? У меня за спиной творятся какие-то дела, а я не в курсе. За кого он меня держит?» — размышлял Володин. На этой почве у него даже снова заболел зуб, вернее, то место, где раньше находился больной зуб.
Обида не давала Володину спокойно работать, и в итоге он решил, что обязан во что бы то ни стало узнать, о чем разговаривали Апарин с Вадимом Лучининым в его отсутствие.
Однако выяснить это было не так-то просто. Прямо задать вопрос Апарину Володин не мог — опять же мешала чертова субординация и неформальные связи следователя и начальника РУБОПа. Если бы Апарин хотел, он давно бы посвятил Евгения в эту тайну. А так, спроси его — Апарин обязательно поставит на место: мол, не суй нос куда не надо. И будет, по большому счету, прав…
Допросить Лучинина? Но он и так немногословен. А если у него спросить: «О чем вы там разговариваете с Апариным?» — ни за что не ответит… Просто из упрямства.
Что же делать? Володин недолго ломал голову над этим вопросом.
С детства Кумач Абович Калика проклинал своих родителей. С того самого дня, когда, придя в школу, он обнаружил, что имя его совсем не похоже на обычное и содержит в себе неиссякаемые перспективы для переиначивания, интерпретации, составления разного рода дразнилок и вообще само по себе представляет нечто невообразимое. Маленький Кумач Абович не мог понять, почему его отцу пришло в голову назвать его в честь дедушки — революционера, пенсионера союзного значения, первого заместителя Казанского совета комиссаров. Годам к двадцати Кумач все-таки разобрался, что в Казани, где он родился, его имя не то чтобы очень распространено, но и не считается абсолютно неприемлемым и, если бы его отца в свое время не вызвали работать в Москву, все было бы гораздо лучше.