Как-то в августе Клаус вернулся из клиники озадаченный.
— Сегодня звонили из Москвы, — сказал он, опускаясь в кресло у детской кроватки, — спрашивали о тебе, разумеется.
Римма вздрогнула, как будто получила между лопаток удар плетью. Отложила детскую игрушку, которую хотела подвесить над малышкой, повернула к нему побелевшее лицо.
— И что ты?..
— Велел секретарю передать, что ни меня, ни других врачей в клинике уже нет и чтобы перезвонили завтра утром.
— Зачем?
— Хотел сперва посоветоваться с тобой. Так что завтра сказать?
Римма смотрела в его измученное лицо и внезапно ощутила закипающую внутри злость. Вспомнил (она не сомневалась, кто мог звонить), не прошло и полгода! И теперь заставляет страдать не только ее, а и человека, который стал ей не просто мужем, а самым близким и верным другом, который, наконец, подарил ей вторую жизнь.
И тут ее осенило!
— А как есть, так и скажи, Клаус. Все, как есть!
Он взглянул на нее непонимающе. Римма присела рядом с креслом, опустила подбородок на его колени, посмотрела в затуманенные сомнениями глаза. Сказала спокойно, чеканя слова:
— Я для всех умерла. Кроме родителей, конечно. И пусть больше не звонят.
— Но как я объясню? — Он развел руками. — Это уже не шутки.
— Да никто проверять не будет, уверяю тебя, — успокоила его она. — Сообщи, что скончалась, не приходя в себя… — Подумала и уточнила: — Не мучилась. Тело сожгли в крематории, чтоб дешевле было, а пепел развеяли над озером.
Последняя подробность Римме особенно понравилась. Может, у Виктора все же взыграет совесть. Хотя вряд ли.
Клаус улыбнулся, оценив, наконец, ее тактический и остроумный ход. Коснулся губами лба.
— А ты иногда бываешь маленькой фурией! — проговорил беззлобно, уже потеплевшим голосом.
— Нет, просто иногда вынуждают, — поправила она.
Клаус сделал так, как она попросила, и звонков больше не было. Но все равно несколько недель Римма жила в тревожном ожидании, что их опять начнут беспокоить или, что еще хуже, кто-нибудь появится здесь, начнет наводить справки.
Ничего такого не происходило. А в первых числах октября в Москве опять были баррикады и противостояние, как тогда, в августе девяносто первого. Но теперь шла настоящая кровавая бойня, со стрельбой и разрывами гранат, со слезоточивым газом и уличными потасовками. Теперь уже штурмовали Останкинский телецентр, а Белый дом расстреливали танки. И опять были жертвы. Но на этот раз гораздо большие…
Римма узнавала обо всем из теленовостей, ужасаясь тем кадрам, которые показывали по швейцарскому телевидению. Но странное дело, она не рвалась на родину, не жалела, что в такое время находится не в Москве. Наоборот, поглядывая на играющую в кроватке дочь, вздыхала с облегчением, что она далеко от всего этого хаоса и неразберихи, от этой псевдонародной борьбы за «Великую Идею».