Народу было много, и все спали. Восемь человек – сама баба (в цветке её души значилось имя – Клавдия), муж её Герасим, старуха Евдокия, матушка Герасима, сестра Герасима Наталья, четверо детишек, в чьи цветки я особо и не вглядывался – заметил только, что старшей девчонке двенадцать, а самому младшему три.
Упырица постояла-постояла, поозиралась и уверенно двинулась именно к этому младшему, свернувшемуся калачиком на широкой лавке. Темнота ей, конечно же, была не помехой. Как, впрочем, и нам.
Ну, сейчас! – азартно прошелестел Алёшка. – Сейчас начнётся!
И в самом деле, стоя над мальчонкой, Даша преобразилась. Щёки её ввалились, в глазах зажглись лиловые искры, из верхней челюсти выдвинулись длинные тонкие клыки, более всего похожие на немецкие карандаши, которыми ужасно любил писать дядюшка, ставя их по удобству куда выше гусиных перьев.
– Стоять! – вынырнул из Сумрака Алёшка и кинул в упырицу заклятье «холодное железо» – в просторечии говоря, оковы на руки и на ноги. Я меж тем углубил обитателям избы сон – зрители нам сейчас были совсем ни к чему.
Упырица дёрнулась вправо, дёрнулась влево – но её куцых силёнок было совершенно недостаточно, чтобы освободить конечности. Тут по меньшей мере третий ранг нужен, а то и второй.
– Войти в Сумрак! – вновь скомандовал Алёшка. – Непонятно сказал?
– К-куда? – растерялась девица. – Куда войти? Ты кто? Ты зачем?
– Что, и слова такого не ведаешь? – ухмыльнулся парень. – Ну, туда, куда ты шастала, чтоб сквозь дверь пройти.
– А, – сообразила наконец Даша, – в потёмки, что ли? Так бы сразу и сказал!
В Сумраке одно лишь в ней изменилось – исчезли драные тряпки, изображавшие собою одежду. Теперь уж ничто не скрывало её девичью красоту.
Упыриную красоту, напомнил себе я. Не хватало ещё слюни пускать. Ведь если называть вещи своими именами, то передо мной труп. Который ходит, произносит слова, даже думает – но в котором жизни не больше, чем в табуретке.
Тем не менее взгляд мой против воли прилип к её обнажённым бёдрам, потом переместился чуть выше – и очень трудно было оторваться. Здесь, в Сумраке, не было цветов (жалкую поросль синего мха можно не считать), но и в оттенках серого Даша производила сильнейшее впечатление. Тугие груди, огромные глаза, чуть припухлые губы… Вот память о том, что скрывается за этими милыми губами, и привела меня в чувство.
Я посмотрел на Алёшку – и понял, что тому приходилось ещё тяжелее. Быть может, он вообще впервые видит особу противоположного пола во всех мыслимых и немыслимых подробностях. Даже скорее всего так – судя по прерывистому его дыханию, по судорожно сцепленным пальцам, по напряжённой позе.