Поднявшись по мраморной лестнице на второй этаж, я прямиком направился в спальню к почтеннейшему Модесту Яковлевичу. Умеют же люди жить! Спальня пусть и не велика размерами – две сажени на три, но лепной потолок с головками ангелов-младенцев, но французские обои, будто расшитые золотыми нитями, но ковёр из нескольких сшитых медвежьих шкур… определённо, князь питает слабость к этим тварям. Бюро из драгоценных пород дерева, окно чуть ли не во всю стену, на левой стене коллекция холодного оружия, на правой – огнестрельного. Чего тут только не нашлось! И клевец, и несколько разных шестопёров, и совсем уж древний меч, такие, верно, были в ходу при Александре Невском, и прямой польский кончар, и затейливая венгерская алебарда. А с другой стороны – стрелецкая пищаль, французская аркебуза позапрошлого века, турецкая пистоль… Я даже потратил несколько драгоценных минут, разглядывая эту прелесть.
Кстати, в этой же, огнестрельной стене и была та самая, обклеенная обоями дверца, где дожидался Дашу медведь. Неприятно кольнула меня мысль, что я сейчас стою, возможно, на том самом месте, где зверь терзал несчастную девицу. На шкурах напольных вроде крови нет… хотя скорее всего их заменили. Впрочем, особо крови и не было – медведь ударом лапы расплющил ей голову. Чистая, можно сказать, работа. Впрочем, сам я того не видел и вообще узнал о случившемся только на другое утро от благонамеренного Кузи, одного из здешних лакеев.
Да, наверняка тут как следует убрались, всё затерли, а что не затереть – заменили. В секретной медвежьей каморке тоже чисто – ни следа пребывания зверя, ни шерстинки… и стены окроплены настоем полыни, чтобы отбить остаточный запах. Видно, какие-то опасения у князя всё же возникли. Возможность следствия он, выходит, не отвергал начисто. Может, и не столь сильны его столичные заступники, как утверждает дядюшка?
Я опустился на мягкое, гостеприимно просевшее подо мною княжеское ложе. Никогда ещё не доводилось мне валяться на таких роскошных перинах… у нас в Чернополье всё куда проще было, а уж в Корпусе… не хотелось и вспоминать про тамошние холодные дортуары, про жидкие щи и ежедневную муштру. Умом-то я понимал пользу такого воспитания, но сердце моё – во всяком случае, то, человеческое, до-Иное сердце – принадлежало всё-таки Чернополью. Не той убогой деревеньке, какой оно стало сейчас и откуда мне ежегодно возили жалкий оброк, – нет, прежнему Чернополью, до той кровавой зимы семьдесят четвёртого года.
Сложив пальцы в знак «Фламель», я зажёг свечи в серебряном подсвечнике. Хорошая получится тень, удобная. Мне-то, положим, всё равно, я свою и в полных потёмках поднять сумею, но мальчишке же придётся делать это впервые.