Я прочитал стихи о Лермонтове. «Вас при жизни видели корнетом…»
— Вы публиковали его? — спросил Илья Львович.
— В периодике да. А в сборнике сняли.
— Почему?
— Да вот нашли, что я вроде себя с Лермонтовым сравниваю…
— Дураки! — закричал Сельвинский. — Скажите им, что они дураки! На кого же должен равняться современник, как не на классиков? Не брать же мне пример с…
Он назвал фамилию пустозвонного крикуна.
— Господи, как же нам нужны умные редакторы! Редакторы хотя бы на уровне того, что они редактируют!..
И он неожиданно заговорил о своей книге «Юность моя», опубликованной в журнале.
— Вы читали ее?
— Пока нет.
— И не читайте!.. Подождите, она скоро выйдет в «Советском писателе». Отдельной книгой. Это человеческий вариант… А что вам у меня нравится?
— Стружки, — сказал я чистосердечно. Я слышал, что он стружками называл свою лирику. Главным он считал свои трагедии, а лирика, по его мнению, — стружки от большой работы. Но мне и до сих пор кажется, что лирика его, особенно лирика последних лет, самое сильное у него. Он, видимо, не был согласен со мной и спросил:
— А что же из стружек вы имеете в виду?
— «Алису» в первую очередь. «Позови меня»…
«Прекрасную полячку», которой посвящен цикл «Алиса», я знал. Она была на курс моложе в Литературном институте. Я хотел было сказать об этом, но не сказал. Тем более что он и так призадумался, притих.
— Да, «Алиса»… Это мне тоже дорого. Я рад, что вам это нравится… Я трудно шел к этому. Там, кажется, есть высокая простота.
— Вот это мне и дорого у вас, — сказал я.
— Я рад… А то вот сейчас молодые черт-те что вытворяют… Я в молодости тоже фокусничал, но до такого не доходил…
И он раздраженно заговорил о «Яблоне» Вознесенского.
И я почувствовал в его словах и какую-то справедливость, и незлую, а скорее просто стариковскую зависть и грусть: время, когда можно заносчиво пошуметь, ушло. Уже не пошумишь. А высокая простота по-прежнему требует молодых сил.
Он устало взглянул на часы.
— Ну вот. Незаметно мы с вами и проговорили час. Хватит на сегодня? А? Я рад был с вами познакомиться.
Больше я его не видел.
Вскоре я переехал из Тамбова в Москву, вернее, в Переделкино. По утрам, спеша на работу, часто встречал литинститутовцев, которые ездили к нему на дачу. Он уже не мог добираться до Литинститута, но семинарские занятия продолжал вести. Я завидовал студентам — они подолгу могли слушать его, разговаривать с ним.
Но я благодарю судьбу и за то, что она послала мне хоть одну часовую встречу с ним. Такие встречи укрепляют веру на пути к высокой простоте.
1975