— Это не имеет значения.
— Как это не имеет значения? — удивился Спирька. — Они там, всякие белые гады, воюют супротив нас, дома у красных сжигают, людей наших убивают, а нам и поиграть нельзя с ихними бабами?
— Значит, насильство было, не отрицаешь?
— А чего мне отрицать-то? Ну побаловался чуток с контровской бабенкой, так што за беда? Быль молодцу не укора. Да и ей от этого не убыло, даже наоборот.
После этого обвиняемому задавали вопросы члены суда; особенно смутило Спирьку, когда Бородин, сверля его негодующим взглядом, спросил:
— А ты знаешь, что бывает за такие дела по нашему уставу?
После такого напоминания веселость со Спирьки как рукой сняло, и, когда Мартюшев предоставил ему последнее слово, он оробел, не зная, что и сказать в свое оправдание. Натужно кашляя, оглядывался он на партизан, ища у них сочувствия, но взгляд его натыкался на суровые, осуждающие лица.
— Ну, — торопил его Мартюшев, — говори, слушаем.
Спирька переступил с ноги на ногу, шумно вздохнул.
— Я же за советскую власть борец. Спросите Макара Михайловича, какую мы геройству проявили вон с товарищем Рязановым, благодарность нам объявили, кабы не мы с ним…
— Это к делу не относится, говори по существу.
— Я и говорю, ну виноват, ошибился маленько, но как я есть геройский красный партизан и к власти советской привержен, то прошу, чтобы, значить, шибко-то меня не наказывали из-за какой-то бабы контровой.
— Кончил?
— Кончил.
Мартюшев торопливо собрал исписанные Матафоновым листки, объявил:
— Суд удаляется на совещание.
Совещались судьи в церковной сторожке, что приютилась возле ворот. Едва они скрылись за дверью, как в ограде вновь забурлил говор, споры о том, какое Спирьке присудят наказание, по рукам пошли кисеты с табаком-зеленухой.
Спирька порядком струхнул, но храбрился для виду и, перекидываясь словами с партизанами, шутил, просил закурить.
— Шуткуешь, Былков, — покачал головой широкоплечий, рыжеусый конвоир, — а на душе небось кошки скребут?
— Да уж не без этого, — подтвердил второй конвоир.
— Вот как приговорят к плетям да всыпят с полсотни…
— Ничего-о, — бодрился Былков, слюнявя самокрутку, — на боках не репу сеять, заживут.
— Да вить стыд, ежели при всем-то честном народе.
— Были бы глаза, отмигаются.
По-иному судачат об этом же самом в группе стариков:
— Ишь, зубы-то скалит, варначи-ина!
— Не-ет, кабы чуял, што накажут по-настоящему, так не до смеху было бы.
— Это не суд, а так себе, спектакля…
— Чего-о там. Рази ворон ворону глаз выклюнет?
— Вста-ать, суд идет!
— «Именем революции…» — начал Мартюшев, выждав, когда в ограде поуляжется шум. Затем он прочел пересказ содеянного преступления и чтение закончил словами: — «А посему, руководствуясь пунктом семнадцатым устава Забайкальской повстанческой армии красных партизан, утвержденного командованием фронта, приговорили бывшего красного партизана Былкова Спиридона Фокеевича к высшей мере наказания — расстрелу».