Мне исполнилось десять, когда она появилась у нас на пороге. Высокая, нескладная, с крупными чертами лица — совсем как у деда, в узких джинсах и футболке с блестками. Ее длинные, немного крупные пальцы, унизанные кольцами с синими и зелеными самоцветами, без конца теребили ручку сумки. И брелоки на ней — стилизованные кошки из натурального меха — смешно подпрыгивали. Словно стесняясь, тетя все время прикрывала большим пальцем правой руки ноготь указательного — он был кривоват. Долго мялась на пороге, мычала что-то о том, что я ее не знаю, но узнаю, вылила на меня кучу другой словесной белиберды.
Какой я красивый, какой неземной. Я слушал в пол уха, в надежде, что мама выгонит ее взашей. Мама все отлично понимала, но подкидывала сестре немного денег, чтобы встала на ноги.
Позже, спустя много лет на меня вышел отец.
Я вернулся из очередной командировки, плюхнулся в кровать, почти задремал и тут заголосил мобильник. Ни за что не взял бы, знай я, кто звонит. Но мелькнула шальная мысль — вдруг шеф хочет уточнить что-то по поводу поездки, или первый, черновой отчет вызвал какой-то вопрос. Я принял вызов, не глядя.
И услышал тихий, вкрадчивый, очень мелодичный голос мельранца.
Я никогда не разговаривал с отцом, но сразу понял — кто «на том конце провода». Почему-то инстинктивно открыл глаза, и заходящее солнце ослепило последними лучиками.
Отец не дал и слова вымолвить — тараторил как, будто за ним гнались. Извинялся, уверял, что мечтает наладить связь. Зачем? Я не верил ему — ни в добрые намерения, ни в искреннее раскаяние. Лишь обещал подумать. Но через день позвонил мельранский дядя и потребовал оставить их семью в покое. Казалось странным, что один брат отыскал меня — не без труда, между прочим — я переехал в другой конец Земли, и почти не сидел дома, мотался по колониям, а другой открестился. Ужасно не хотелось разбираться в семейных дрязгах. Я возненавидел их всей душой, еще когда мамина родня делила наследство, пыталась урвать кусок пожирнее, картину подороже.
Они собрались в нашей старой квартире, там, где еще пахло мамиными красками и маминым оладьями… Кричали, вопили, хватали завещанные ею полотна.
Я смотрел на этих чужих, малознакомых людей отстраненно, в оцепенении — как на цирковых клоунов. И не мог дождаться, когда же они покинут осиротевшее жилище.
Наверное, после всего этого мне, за многие столетья и в голову не пришло жениться, завести детей. Казалось, нет ничего хуже, чем разбогатеть новыми родственниками. Уже и прежних хватало с лихвой.
И вот только умирая, я вдруг понял — как же хочется, чтобы кто-то присел на смертное ложе, взял за руку, утешил. Сказал, что любит и будет помнить.