Она улыбнулась. Настроенного на твою волну. Эти слова взбудоражили меня и зажгли, вызвали во мне дрожь, добравшуюся до самых глубин репродуктивного тракта.
— Так как насчет ужина? — настаивал я. В голове мелькали названия ресторанов — это непременно должен быть вегетарианский? Сможет она вынести хотя бы запах жареного мяса? Творог из козьего молока, арабский салат табуле, соевый сыр, чечевичная похлебка, брюссельская капуста. У животных каждый день — новый Освенцим. — Там, где без мяса, конечно.
Она посмотрела на меня, и только.
— Дело в том, что я и сам мяса не ем, — соврал я, — во всяком случае, больше не ем. — На бутербродах с копченым мясом, выходит, точку поставил. — Но я не очень-то знаю, где… — тянул я неуверенно.
— Я веганка, — сказала она.
После двух часов ослепших кроликов, четвертованных телят и изувеченных щенков я не смог удержаться от шутки:
— А я венерианец.
Она засмеялась, но, мне показалось, как-то принужденно. Веганы, объяснила она, не едят мяса, рыбы, сыра, яиц, не пьют молока, не носят шерсти и кожи — и меха, конечно.
— Конечно, — сказал я. Мы оба стояли над кофейным столиком. Я чувствовал себя немножко по-дурацки.
— Почему бы нам просто-напросто здесь не поужинать? — предложила она.
Глубокое биение океана, казалось, проникло в меня до мозга костей, когда мы с Алиной в ту ночь лежали в постели и я узнал все о текучести ее рук и ног, о сладости ее растительного языка. Альф, распростертый на полу подле нас, во сне скулил и постанывал, и я благословлял его за недержание мочи и за собачью тупость. Что-то со мной творилось — я чувствовал, как подрагивали подо мной доски пола, чувствовал каждый удар прибоя и был готов со всем этим слиться. Утром я позвонил на работу и сказал, что еще не выздоровел.
Алина наблюдала из кровати, как я набираю номер фирмы и объясняю, что воспаление переместилось из верхних дыхательных путей в кишечник и ниже, и ее глаза говорили мне, что я весь день проведу здесь, рядом с ней, снимая кожицу с виноградин и опуская их одну за другой в ее полуоткрытый ожидающий рот. Но тут я ошибся. Уже через полчаса, позавтракав пивными дрожжами и какой-то корой, вымоченной в йогурте, я ходил взад и вперед по тротуару около большого мехового магазина в Беверли-Хиллс, размахивая плакатом с надписью «КАКОВО ВАМ КУТАТЬСЯ В ТРУП?» — красными буквами, стекающими, как кровь.
Это было нечто. Я видал по телевизору марши протеста, антивоенные митинги, демонстрации негров и тому подобное, но сам никогда на улицах не околачивался, лозунгов не выкрикивал, палку с плакатом в руке не сжимал. Нас было человек сорок, женщины в основном, мы махали плакатами проезжавшим машинам и мешали людям ходить по тротуару. Одна женщина вымазала себе лицо и руки кольдкремом, смешанным с чем-то красным, Алина где-то откопала драный норковый палантин из тех, что сшиты из цельных шкурок, от головы до хвоста, со свисающими крохотными лапками, и разрисовала зверькам морды алой краской, чтобы они выглядели только что убитыми. Она нацепила этот зловещий стяг на длинную пажу и стала им размахивать, дико завывая и крича: «Мех — это смерть, мех — это смерть», пока заклинание не подхватила вся толпа. День был не по сезону жаркий, мимо, сверкая на солнце, проносились «ягуары», пальмы под легким ветерком покачивали листьями, и никто не обращал на нас ни малейшего внимания, кроме одного-единственного продавца, плотно сжавшего губы и бросавшего хмурые взгляды из-за безупречно чистой витрины.