Сейчас у заведения нет ни одной машины, земля там гладенькая, прямо как спортплощадка. У меня мать работает у Каналеса — они готовят мясо по-мексикански, со всяким там перцем и толченой кукурузой, и когда они это варганят, то по всему Вестсайду плывут такие классные, такие пряные запахи — просто закачаешься. Мама говорит, что мясо вообще-то дрянь, но раньше, когда я была маленькой, то ходила встречать ее после работы, садилась под забор, на самой жаре, и вдыхала в себя этот запах, который смешивался иногда с дымком, валившим из «Ада», где жарили мясо на вертелах. Дальше автостоянки мне ходить не разрешали: там выпивали, играли в карты, закусывали грудинкой, а то и дрались.
Дарнелл смотрит в ту сторону и посмеивается:
— Просекают деревенские, что сегодня в «Аду» нечего ловить. Боятся ребятки собственной тени, она у них тоже с миссисипским говорком.
Мы знакомы с Дарнеллом с пяти лет. Я тогда жила на Пикассо-стрит. Таким я его видела только три раза: когда на нашем выпускном вечере застрелили Макса, когда Дарнелл вышел из тюрьмы прошлым летом и теперь. Странно как-то, что не знаешь, о чем с ним говорить, а мы уже доехали до конца Третьей авеню, скоро подкатим к Вилле.
Все с Вестсайда зовут этот район Виллой, потому что раньше там, на холме, жили одни белые. На деле это Хон-квилл. Мы переехали сюда с Вестсайда, когда мне было девять. Тогда там уже жило несколько японцев, три-четыре мексиканские семьи, а после нас еще переехали с Да-Винчи-стрит Тайнеры да семья Орландо. Но это место все равно называют Виллой и еще потешаются над отцом, спрашивают: зеленее ли у нас трава и приходит ли к нам почта пораньше? Когда тайфун Санта Ана оборвал электричество, поправил нам это город в сто раз скорей, чем им, в Вест-сайде?
Апельсиновые рощи редеют. Третья авеню кончается, мы движемся мимо маленького парка. Там стоит с пяток машин, рядом за столиками потягивают пиво белые ребята, похоже, они торчат.
— Ну как, пустите присосаться? — бурчит Дарнелл. — Пустите прохладиться в парке с вами, а?
— Не заводись, — говорю я Дарнеллу. — От этого никому лучше не станет. Ты что, потом на психе порулишь в Вестсайд?
— А что еще делать?
Наконец он смотрит на меня, шрам на лбу у него вздувается и уходит под корешки волос. С самого начала у него с этим шрамом пошли истории. Они с отцом искали на свалке радиатор, он напоролся на какую-то жердь, и она рассекла ему лоб. Я отвезла его на «скорую», там нам пришлось сидеть и ждать. Волосы у него были все в крови, штаны грязные, я как-то пыталась их отскоблить, и тут врач забрал его к себе. Через пару минут Дарнелл выскочил от него: «Все, пошли отсюда». Он сказал, что доктор не поверил в жердь и все время смеялся: «Наверно, твоя баба огрела тебя чем-то тяжелым. Чем ты перед ней провинился?»