— Знаешь, что бывает, — спросил он, — когда происходит то, чего ты больше всего не хотел?
На нашу машину падал свет из маленького магазинчика. Позади нас по Сентрал-авеню ехали машины — люди возвращались с работы, люди, на уме у которых были мысли о приятных вещах, о том, что их ждет дома.
— Нет.
Я думал о метании копья, о броске высоко в ясный воздух, когда копье взлетает и падает, как стрела, и о том, что отец в моем возрасте метал копье.
— А ничего не бывает, — сказал он и на несколько секунд умолк. Подтянул колени к подбородку, держа пивную банку обеими руками. — Нам бы, наверное, надо что-нибудь учудить. Ограбить этот магазин или что еще. Пусть уж все валится на наши головы.
— Я не хочу делать ничего такого, — сказал я.
— Наверное, я дурак, — сказал отец и стал трясти свою банку с пивом, пока оно не зашипело. — Сейчас трудно понять, каковы мои перспективы. — Он ненадолго умолк. — Ты любишь своего папку? — спросил он через некоторое время обычным тоном.
— Да.
— Как ты думаешь, я сумею о тебе позаботиться?
— Да, — сказал я. — Сумеешь.
— Сумею, — сказал он.
Захлопнул дверцу, мгновение глядел через ветровое стекло на покупателей в магазине, которые сновали взад и вперед за стеклянными витринами.
— Избранные не всегда чувствуют себя избранными, — проговорил он. Завел машину и взял меня за руку — так обходятся с девчонками. — Ни о чем не волнуйся, я уже Успокоился.
— А я не волнуюсь, — ответил я.
Это была правда, потому что я думал: все будет хорошо. И хотя я ошибался, это было не самым плохим способом подготовиться к встрече с неведомым, когда оно уже на пороге.
После этого вечера в начале сентября все стало быстро меняться в нашей жизни. Переменилась домашняя жизнь. Изменилась жизнь отца и матери. Сам мир, как ни мало я думал о нем и как ни мало рассчитывал на него, переменился. Когда тебе шестнадцать, ты не знаешь, что знают твои родители, — иначе говоря, больше знаешь о том, что они понимают, и меньше о том, что у них на сердце. Это не дает тебе слишком рано повзрослеть, не дает повторять их жизнь, что было бы, конечно, неправильно. Но отгораживаться от них — этого я не делал — было бы еще большей ошибкой, тогда бы ускользала правда о жизни твоих родителей, было бы неизвестно, что думать о ней и вообще о мире, в котором предстоит жить.
В тот вечер, когда отец потерял работу в «Уитлевд клубе», он пришел домой и сразу все выложил маме, и они оба вели себя так, словно это шутка. Мама не разозлилась, не расстроилась, не спросила, почему его уволили. Они шутили и смеялись. Когда мы ужинали, мама присела к столу и, казалось, задумалась. Она сказала, что не найдет места подменной учительницы, пока не кончится семестр, но съездит в школьный департамент и оставит свои данные. Она сказала, кто-нибудь может предложить отцу работу, когда станет известно, что он свободен, и вообще — это просто замаскированная удача, а ведь за ней мы сюда и приехали, а эти монтанцы не видят золота, хоть и ходят по нему. Она говорила и улыбалась отцу. Еще она сказала, что и я могу найти работу, и я ответил, что найду. Еще она сказала, что станет банкиршей, хотя для этого ей придется закончить колледж. Она смеялась. Наконец сказала: