Тут он подмигнул, а может, мне померещилось — за очками не разберешь; очень хотелось врезать ему по бледным щекам и седым усам тогда бы у меня унялась дрожь в ногах, да только я вовсе не спешил попасть за решетку.
Я получил двухнедельное жалованье и деньги за страховку и не без сожаления распрощался с мисс Болсовер.
— Как досадно, что вы попали в беду, — сказала она, — но не надо расстраиваться.
Я улыбнулся. — Вообще-то я рад уйти. Я все равно думал перебраться в Лондон.
Еще одна бессмысленная ложь — ведь рано или поздно мы непременно столкнемся где-нибудь на улице, и она подумает, у меня не хватило духу уехать. Она была гордая, сильно за тридцать, волосы с проседью, казалось, не подступишься, и как раз поэтому я часто воображал себя с ней в постели.
Сейчас мне хотелось видеть только одного человека, но было еще слишком рано. Что ж, получить расчет — не шутка, после такой встряски не вредно провести несколько часов за городом. Я выведал у мисс Болсовер, что тот хват перевел аванс за дом Клегга — 4600 фунтов, — так что когда контракт будет подписан, я должен бы получить по меньшей мере сто фунтов, только вот сдержит ли этот псих Клегг слово?
За городом оказалось совсем неуютно, порывами задувал резкий ветер и даже через толстое твидовое пальто пробирал до костей. Шагая под этим ветром от автобусной остановки, я вдруг до конца понял: а ведь карта моя бита. Неужели мне до самой смерти прозябать на разных фабриках — тихо, мирно, разве что иной раз вынесешь кой-что из готовой продукции и струхнешь: не очень ли заметно карман оттопырился. Естественно было бы отступить, зажить опять в безопасности, чтоб не уходила душа в пятки после каждого промаха. Но я уже не мог следовать естественным побуждениям, я вступил на путь, который был еще естественней моих естественных желаний: я твердо знал, что буду делать, и уж больше не раздумывал.
Клегг пригласил меня в комнату — то ли это была контора, то ли кабинет. Он несколько дней не брился, и щетина на лице тоже выросла седая, как волосы на голове. Он предложил мне сесть, я и сел в кресло. На стене у меня за спиной висела в рамке карта железных дорог Англии. Артур Клегг, как положено хозяину, пошел в кухню вскипятить чай, и я остался один. Не знаю, понимал ли он, зачем я явился, он ни о чем меня не спросил, ничего не сказал — может, вообразил, будто я просто шел мимо да и заглянул, у него ведь мозги набекрень. Кто его знает, чокнутого? Только по его серым прозрачным глазам ясно было, что он куда больше интересуется всем вокруг, чем я, и, пока он заваривал чай и доставал старые чашки, на проигрывателе крутилась пластинка, музыку я узнал — «Мессия» Генделя. Наверно, он весь день крутил такую вот музыку, не то живо бы спятил, не успев убраться из этой мрачной берлоги. Я сидел и думал, зачем только меня сюда принесло, а певец обещал, что трубный глас прозвучит, не миновать — но я все не знал, как взять быка за рога: ведь Клегг, конечно же, понимал, что ни гроша не должен за мои услуги.