– Думаешь, прошлое может изменить мои чувства к тебе? Ты правда так думаешь, мама?
– Миссис Мориак?
Я рада, что нас прервали. На вопрос сына я не хотела бы отвечать.
Оборачиваюсь и оказываюсь лицом к лицу с привлекательным молодым человеком. Американец, но не слишком типичный. Наверное, из Нью-Йорка. Коротко стриженные седеющие волосы, дизайнерские очки. Элегантный черный блейзер, дорогая белая рубашка и линялые джинсы. Я протягиваю руку. И тут наши глаза встречаются. И я спотыкаюсь. Жюльен мгновенно оказывается рядом, подхватывая меня:
– Мам?
Я смотрю на мужчину. И вижу мальчика, которого любила всей душой, и женщину, которая была моей лучшей подругой.
– Ариэль де Шамплен, – шепчу я его имя, как молитву.
Он сгребает меня в объятия, стискивает изо всех сил, и прошлое возвращается. Когда он наконец чуть отстраняется, мы оба плачем.
– Я всегда помнил вас и Софи. Мне внушали, что надо забыть, и я пытался, но не смог. И уже много лет ищу вас.
– Софи умерла пятнадцать лет назад.
Отвернувшись, Ари тихо говорит:
– Я всегда спал с ее игрушкой.
– Бебе.
Ари вытаскивает из кармана фото – на снимке мы с Рашель.
– Мать отдала это мне, когда я закончил колледж.
Я смотрю на фотографию и ничего не вижу из-за слез.
– Вы с Софи спасли мне жизнь, – говорит Ари.
Слышу, как рядом Жюльен шумно выдыхает. У него опять появились вопросы.
– Ари – сын моей лучшей подруги. Когда Рашель угнали в Аушвиц, я забрала его к нам, хотя в доме жил немецкий офицер. Было немножко… страшновато.
– Ваша мама скромничает, – вмешивается Ари. – Во время войны она спасла девятнадцать еврейских детей.
Вижу недоверие в глазах сына, и мне становится смешно. Как же мало знают о нас наши собственные дети.
– Я ведь тоже Россиньоль, – напоминаю я. – И значит, тоже немножко Соловей.
– Но оставшийся в живых, – добавляет Ари.
– А папа знал? – спрашивает Жюльен.
– Твой отец… – Я замолкаю. Твой отец. Вот она, тайна, из-за которой мне пришлось похоронить все воспоминания.
Всю жизнь я бежала этого, пытаясь вычеркнуть из памяти, но сейчас вижу тщету своих усилий.
Настоящим отцом Жюльена, во всех смыслах, был Антуан. Отцовство определяет вовсе не биология. Все решает любовь.
Я глажу сына по щеке:
– Ты вернул меня к жизни, Жюльен. Когда я взяла тебя на руки, после всех ужасов, я вновь смогла дышать. И смогла вновь любить твоего отца.
Никогда прежде я этого не осознавала. Жюльен вернул меня к жизни. Его рождение было светом во мраке отчаяния. Благодаря ему мы – я, Антуан и Софи – вновь стали семьей. Я назвала его в честь своего отца, любить которого научилась слишком поздно, когда его уже не было на свете. А Софи вновь стала старшей сестрой, о чем всегда мечтала.